Последние Горбатовы

Старик весь затрясся, и, глядя на него, уже не оставалось никакого сомнения в том, что голова его нездорова.

Так он и просидел у себя в комнатке вплоть до вечера. А вечером вдруг оделся, взял в руки толстую палку с серебряным набалдашником — подарок покойного Бориса Сергеевича и, крепко на нее опираясь, вышел из дому. Он крикнул извозчика и велел везти себя на набережную…

Михаил Иванович, веселый, довольный, сидел перед своим огромным письменным столом, подписывая какие-то бумаги, когда его камердинер доложил ему, что Степан от Горбатовых пришел и его спрашивает.

«Степан, так он еще жив, приехал!» — подумал Михаил Иванович и велел провести к себе старика.

Михаил Иванович хорошо знал Степана, знал его отношения к покойному Борису Сергеевичу, знал, что он был поверенный всей его жизни, что он, так сказать, живая хроника семьи Горбатовых. Знал он также, что этот Степан принимал деятельное участие в разыскивании пропавшего мальчика, незаконного сына Владимира Горбатова, то есть, его самого, Михаила Ивановича.

Он встретил теперь старика со всеми знаками почтения, протянул ему даже руку, усадил его в кресло.

— Рад вас видеть, почтеннейший, очень рад! Я полагал, что вас в Петербурге нет.

— Нынче утром приехал, сударь! — прошамкал Степан своим беззубым ртом, несколько дико глядя на хозяина.

— И вот осмелился явиться к вашей милости, — продолжал он, — поздравить с семейной радостью!

— Спасибо, спасибо! — сказал Михаил Иванович.

А Степан опять заговорил.

— Да коли соблаговолите меня выслушать, мне кое-что и сказать вам надо, сударь.

— Что такое? Говорите, почтеннейший…

— Только так, чтобы никто нашего разговора не слышал! — докончил старик.

«Это еще что такое?» — подумал Бородин, запер дверь и вернулся на свое место.

— Никто не услышит и не помешает… Я слушаю.

Степан сидел спиной к свету, и Михаил Иванович не мог хорошенько видеть лица его, а то он, наверное, смутился бы, увидя это дикое, как бы злорадное выражение.

— Ушам я своим не поверил, как услыхал, что вы, сударь, дочку свою выдаете за Григория Николаевича.

— Почему же это? — с усмешкой спросил Михаил Иванович.

— А как вам сказать, потому самому удивительно мне стало, что вы греха не изволили побояться…

Как ни был хорошо настроен Бородин и как ни расположен он был, в память покойного Бориса Сергеевича и по своим личным воспоминаниям, терпеть странности этого старичка, но тут он не выдержал.

— Ну, уж это мое дело, — резко сказал он, — и об этом разговаривать нам нечего…

— Та-ак-с! — протянул Степан. — Так-с точно, и с моей стороны оно как бы вашей милости дерзостью выходит… Я это очень понимаю… но извольте до конца выслушать… нешто осмелился бы я приходить к вам, сударь, так, сказать с упреками… Нет-с… я хочу вас успокоить… снять с вашей души грех, чтобы он не лежал у вас на совести.

Глаза его блеснули, он задрожал и быстро проговорил:

— Бог милостив, греха нет-с… Григорий-то Николаевич по имени только Горбатов… и горбатовской крови в нем нет ни капельки…

— Что?! — не помня себя, вскрикнул Михаил Иванович. — Что такое за вздор еще?

Между тем Степан поднялся с кресла и стал страшный, с помутившимися глазами, с трясущейся головою.

— Не извольте так тревожиться… Что же тут такого?.. Кабы жив был Борис Сергеевич, они бы сами при таком случае вам сказали… А теперь вот я один это дело знаю… с собою бы и унес на тот свет… да вас, сударь, вот захотелось успокоить… если в случае потом…

Михаил Иванович перебил его:

— Говорите яснее, я ничего не понимаю…

— Старый грех… старый грех! — повторял Степан все с тем же злорадством. — Извините, сударь, мужицкую грубую поговорку: «Паршивая овца все стадо портит», вот что-с… И в горбатовском честном роде такая овца завелась, все и испортила. Покойница Катерина Михайловна… сынок ее Николай Владимирович, да не Горбатов, а коли хотите доподлинно знать, кто он, то есть от кого… графа Щапского фамилию слыхали?.. Ну так вот-с…

— Да это клевета! Это низкая сплетня и больше ничего! — воскликнул Михаил Иванович.

— Я бы такой клеветы и такой сплетни на моих господ не принес к вам… и напрасно вы меня обижаете… Да и знать должны, кажется, по прошлому, что мне-то уж все, до семьи господской касающееся, хорошо известно…

Но Михаил Иванович уже владел собою. Он заставил Степана сесть.

— Так расскажите мне подробно, ничего не выпуская, все, что знаете, — прошептал он.

Степан исполнил его желание, и его рассказ, наполненный действительно мельчайшими подробностями, как всякий рассказ старика о давно прошедшем времени, не мог оставить в Бородине никакого сомнения.

— Вот-с как было дело! — заключил Степан с глубоким вздохом, впадая после неестественного, замечавшегося в нем возбуждения, в большую старческую усталость. — Вот-с как было дело… все вам теперь известно…

— Вы уверены, что никто, кроме вас, об этом не знает? — собираясь с мыслями, спросил Михаил Иванович.