Последние флибустьеры

Этот подъем, казалось, не кончится никогда: таким высоким было дерево. Наконец, Мендоса, лезший первым, добрался до своеобразной платформы с поднятыми краями, образованной пересекающимися толстыми суками. Платформа могла выдержать не только троих, но даже шестерых, так что в ее прочности сомневаться не приходилось.

— Это именно гнездо кондора, — сказал Мендоса. — Если оно пустое, мы можем спокойно отдыхать в нем и даже пропустить испанцев. Здесь они нас, конечно, не заметят.

— А если оно занято, мы выставим жильцов за дверь, — добавил дон Баррехо. — У нас есть ружья и шпаги; мы сможем внушить почтение этим воздушным гигантам. Лезь выше, Мендоса, но сначала убедись, прочна ли эта большущая корзина.

— В этом я убежден без всякой пробы.

Баск ухватился за край гнезда и в два приема оказался внутри, уткнувшись лицом в птичьи перья и ужасно вонючие объедки.

— Плохо дело! — крикнул он, вставая на колени. — Гнездо занято.

— Кем? — спросил дон Баррехо, который с помощью Де Гюсака забрался с другой стороны.

— Здесь два кондоренка. Они сладко спят посреди всего этого свинства.

— Выкинь их.

— А если вернутся родители? Нельзя шутить с кондорами, приятель.

— Тогда задуши их. Потом они пойдут нам на ужин.

— Фу!.. Пернатые, вскормленные падалью!..

Дон Баррехо поднял перья и сухие травы, раскрыв двух еще не оперившихся птенцов величиной с индюка.

— Было бы лучше, если бы мы их не нашли, — сказал он. — Выброси их, пока родители не вернулись, а потом немного почистим гнездо. Здесь полно дерьма.

Баск сначала посмотрел на небо, потом, ничего не заметив, взял двух малышей и бросил их в лес, а в это время Де Гюсак и дон Баррехо выкидывали перья, остатки пищи и большие охапки сухой травы.

— Панчита управилась бы с метлой куда лучше, — вздохнул грозный гасконец. — Нам же привычнее действовать шпагой или драгинассой.

— Или иметь дело с бокалом мецкаля и хереса, — лукаво добавил Мендоса.

— Дорогой мой, надо уметь зарабатывать на жизнь… Тю! А где же испанцы? Что-то я не слышу собачьего лая.

Какое-то время вся троица напрягала слух, но так и не услышала низкого голоса грозного животного.

— Может быть, они уже внизу? — задал самому себе вопрос дон Баррехо и скорчил гримасу. — Мне что-то не очень по нраву начинать сражение в шестидесяти метрах над землей.

— Прежде всего посмотрим, что делают быки, — сказал Мендоса. — Если они все еще пасутся в лесу, значит, испанцы пока не подошли.

Он встал на четвереньки и пробрался до края обширного гнезда. С такой высоты был виден большой кусок леса; к тому же растительность здесь была не такая густая, как на склоне сьерры.

— Ну, что видно? — спросил дон Баррехо, стоявший позади Мендосы.

— Быки пасутся как раз под нашим деревом, — ответил Мендоса.

— И тем не менее несколько минут назад испанцы были совсем недалеко. Из аркебузы выстрелили самое большее в тысяче шагов.

— Знаете, друзья, эта тишина меня беспокоит.

— Может быть, они прекратили охоту? — спросил Де Гюсак.

— Когда испанская полудюжина, которую ведет мастиф, нападает на след, она идет по нему с чисто индейским упорством, — заметил Мендоса. — Я знаю это слишком хорошо.

— А быки ведут себя спокойно? — спросил трактирщик из Сеговии.

— Некоторое беспокойство в стаде заметно, но быки не уходят.

— Знаешь, что мы должны делать, дружище? — сказал дон Баррехо. — Воздух здесь чистейший, солнце светит ярко, гнездо слегка покачивается, словно приглашая нас уснуть. Так давайте закроем глаза и дадим испанцам возможность покружить по лесу.

Он сбросил пинком остатки сухой травы и, потянувшись три-четыре раза, улегся в прочной корзинке, скрестив руки на животе.

— Как счастливы эти пернатые, — сказал он. — На таком воздухе у них должен быть восхитительный аппетит.

— Такой, что даже ты вытаращишь глаза.

— Если они будут надоедать, то я снесу двумя ударами драгинассы их головы и отправлю составить компанию их птенцам, которые, надеюсь, разбились, упав с такой высоты. Эх, если бы было табака хоть на одну набивку, я считал бы себя счастливейшим человеком в мире.

— Весь запас исчерпан, — ответил ему Мендоса.

— Я пополню его у водопадов Маддалены.

Два его товарища, убедившись, что быки у подножия дерева ведут себя спокойно, а собачьего лая больше не слышно, решили улечься рядом, хотя все ветки были буквально пропитаны почти невыносимым запахом гниющего мяса. Довольно сильный ветер покачивал крону высоченного дерева; гнездо тоже испытывало, говоря морским языком, бортовую качку.

У троицы авантюристов не было другого желания, кроме как закрыть глаза, потому что они очень мало отдыхали после бегства из Сеговии. Они позабыли и испанцев, и кондора; о быках и вовсе не надо было беспокоиться, а поэтому можно было спать хоть целую неделю.

Внезапно над ними пронесся воздушный вихрь, потом что-то обрушилось на гнездо, раздались резкие крики. Де Гюсак, получивший страшный удар клювом по шлему, открыл глаза и закричал:

— Берегись!.. Кондоры!..