Последние атаки

Она не хотела омрачать праздничного настроения, но именно от счастливой встречи и вырвался у нее этот вздох, Петр понимал ее. От брата уже давно нет писем. После ранения под Сталинградом в сорок втором он снова где-то на фронте.

* * *

Сказочным сном промелькнул недельный отпуск. Провожали Петра мама, жена и дочка. Шли они той же дорогой, которой двадцать пять лет назад Петр с матерью провожали отца на гражданскую. И утро это такое же, как и тогда в девятнадцатом.

Расставание в таких случаях всегда мучительно, и Воронин-младший по примеру отца постарался его не затягивать. Вот и то место, где тогда они расставались с батей. Здесь была их полоса. Созревала рожь. Отец сорвал колос, растер на ладони, посмотрел на землю, потом на небо и категорически заявил:

— Дальше не ходите. Нужно сегодня все сжать, а то зерно начало осыпаться. — Потом взял Петьку на руки и, подняв высоко, спросил: — Что видишь?

Сын назвал ближайшие деревни: Сидорове, Гурьево, Горенское да крылатую мельницу в Орешках.

— А Нижний Новгород, Москву, Европу, Америку?

— Не-е, батя, не видать.

— Надо, сынок, учиться. Весь мир увидишь, — и, опустив Петьку на землю, с надеждой посмотрел на мать: — Хорошо бы на агронома…

В голосе отца звучала просьба. Очевидно, подумал, что может и не вернуться с войны. Да и кого из тех, кто уходит на войну, такие мысли не посещают?

Отец — первый председатель местного сельсовета и комитета бедноты… Воспоминание о нем вызвало у Петра спазму в груди. Обнимает мать, жену и дочурку. Милые мои!

Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Они стоят на месте и машут руками. Несчетное количество раз Петр оборачивался. Они все стояли и махали ему вслед. Особенно трогательно — Верочка. Она забралась к матери на плечи, сняла с головы красную косыночку и непрерывно махала ею, как сигнальным флажком.

Наконец и косыночка растворилась в море хлебов и полей. Но удивительно — Петр не испытывал угнетающего чувства одиночества. На душе было легко и хорошо. Вновь потянуло в полк, к друзьям.

На Волге Петру повезло: попал прямо на паром и переехал на ту сторону без всяких задержек. У Балахнинской пристани стоял пароход, словно специально поджидавший его. Только успел вступить на палубу, как прогудел отвальный.

И пошли знакомые до мельчайших подробностей волжские берега. Здесь, на участке Городец — Балахна — Горький, Петр работал матросом в навигацию 1931 года. По ходу парохода он еще издалека заметил знаменитое место впадения Оки в Волгу. А вон там, чуть подальше, — и Окский мост. Хорошо виден крутой правый берег реки. На нем Петр с волнением старается отыскать колокольню Девичьего монастыря, рядом с которым стоял его эскадрон.

Эскадрон! Как дорог он Петру Воронину! В нем он, молодой боец, дал клятву на верность Родине, в нем его в тридцать втором году приняли в партию. Здесь же, в эскадроне, он впервые понял, что без физической закалки, без прочных знаний и навыков не может быть хорошего солдата.

Крепко запомнилось Петру: после политзанятий у них всегда начиналась верховая езда. Два часа без отдыха в седле. Сколько проделывали всяких упражнений! И вольтижировка и джигитовка…

В первые недели не счесть, сколько раз приходилось падать на землю. Трудно было. После такой акробатики чуть ноги волочишь. Иногда до крови разотрешь ягодицы и колени, но не пискни: засмеют товарищи, которым тоже не меньше досталось, чем тебе. И все крепились. Зато уж через полгода тебя ничем не вышибешь из седла!

…Пароход причалил к пристани. Людской поток вынес Воронина на набережную города Горького, шумную, толкотную. Параллельно набережной — улица Маяковского. Петру уже видна Строгановская церковь, напротив которой располагалось его общежитие, общежитие студентов сельхозкомвуза. Ну как не взглянуть на этот неказистый с виду трехэтажный дом, где когда-то за учебниками просиживал напролет целые ночи!

Более трех часов бродил он по городу. Один. Одному лучше думается. Последняя точка «экскурсии» — здание обкома ВКП(б), находящееся в Кремле.

В это здание их, преимущественно студентов города Горького, тогда вызвали и предложили ехать учиться в Харьков на военных летчиков. А про них в двадцатые и тридцатые годы писали: летчик — это талант, призвание. У кого нет этого «божьего дара» — тем не место в авиации.

Начитавшись таких книг, многие тогда заявили: не чувствуем призвания к летному делу, и вряд ли из нас выйдут пилоты.

Секретарь обкома — он был и председателем мандатной комиссии по приему в военное училище — разъяснил, что под талантом, как говорил Горький, следует прежде всего подразумевать упорный ежедневный труд. Словом, излишнюю робость будущим пилотам в отношении их «особой миссии» он помог преодолеть простой задушевной беседой.