Последняя поэма

Рабиндранат Тагор Последняя поэма

I ИСТОРИЯ ОМИТО

Омито Рай — адвокат. Когда его бенгальская фамилия под влиянием английского произношения превратилась в «Рой», она, несомненно, утратила свою красоту, зато приобрела внушительность. Стремясь придать своему имени оригинальность, Омито произносил его так, что в устах его английских друзей и подруг оно превратилось в «Эмит Раэ».

Отец Омито был непревзойденным адвокатом. Он оставил столько денег, что их не смогли бы промотать и три поколения, однако Омито с легкостью нес бремя отцовского состояния. Не окончив курса обучения в Калькуттском университете, он отправился в Оксфорд, где тянул с экзаменами целых семь лет. Он был слишком умен, чтобы быть прилежным; впрочем, тот же природный ум возмещал недостатки его образования. Отец не возлагал на Омито особых надежд и хотел только, чтобы оксфордский лоск, приобретенный его единственным сыном, не слинял на родине от омовений.

Мне Омито нравится. Чудесный парень! Я писатель начинающий. Читателей у меня совсем немного, и Омито — самый достойный из них. Он очарован моим стилем и уверен, что те, кто сегодня пользуется известностью на нашем литературном рынке, даже не представляют, что такое настоящий стиль. Их произведения похожи на верблюдов, — все в них неловко и неуклюже, — и, как верблюды, они тащатся через безотрадную пустыню бенгальской литературы развалистым медлительным шагом. Спешу, однако, заверить критиков, что это мнение не мое.

Омито сравнивает стиль с прекрасным лицом, а моду — с маской. Стиль, по мнению Омито, для литературных аристократов, которые считаются лишь со своим мнением, мода же — удел литературных плебеев, которые потрафляют вкусам других. Если цените стиль Бонкима, читайте его «Ядовитое дерево»[1], — это настоящий Бонким, но если вам милее подражание Бонкиму, читайте «Мономохонер мохонбаган» Ноширама, — там от Бонкима не осталось и следа. Профессиональная танцовщица выступает перед публикой под сенью парусинового полога, но лицо невесты должно быть скрыто за покрывалом из бенаресского шелка, которое поднимается только для «благоприятного взгляда». Модному стилизаторству — парусиновый полог, а стилю — покрывало из бенаресского шелка, каждому лицу свой соответствующий срок. Омито утверждает, будто у нас так пренебрегают стилем потому, что мы не осмеливаемся свернуть с проторенной дороги. Подтверждение этой истины мы находим в древнейших сказаниях о жертвоприношении Дакши[2]. Самые почитаемые небесные боги, Индра, Чандра[3] и Варуна[4], всегда получали приглашение на церемонию жертвоприношения, Шива же имел свой стиль. И он был настолько оригинален, что жрецы считали неудобным пригласить его.

Мне доставляет удовольствие слышать подобные речи из уст бакалавра Оксфордского университета, ибо я верю, что мои произведения отличаются оригинальным стилем. Видимо, потому все мои книги настолько совершенны, что пребывают в нирване и не знают последующих рождений-переизданий.

Брат моей жены Нобокришно никогда не мог спокойно слушать рассуждения Омито и кричал: «К черту твоих оксфордцев!» Сам он был крупнейшим специалистом по английской литературе, знал невероятно много, но понимал весьма мало. Недавно он заявил мне: «Омито возвеличивает посредственность, чтобы принизить таланты. Он любит бить в барабан дерзости, а ты ему служишь барабанной палочкой». К несчастью, при этом разговоре присутствовала моя жена. Однако отрадно заметить, что подобное заявление даже ей, его родной сестре, совсем не понравилось. Я видел, что ее взгляды совпадают со взглядами Омито, хотя образование у нее совсем незначительное. Природный ум женщин поистине удивителен!

Порою легкость, с которой Омито ниспровергал знаменитых английских писателей, приводила в замешательство даже меня. Это были те авторы, о которых можно сказать, что они завоевали книжный рынок и уже «апробированы». Чтобы восхищаться ими, вовсе не обязательно их читать. Для поддержания собственного авторитета достаточно их хвалить. Омито тоже не считал нужным их читать, однако это не мешало ему ругать их без зазрения совести. Дело в том, что знаменитые авторы казались ему слишком официальными и массовыми, словно переполненный зал ожидания на вокзале, в то время как авторы, которых открывал он сам, существовали только для него, подобно отдельному салону специального поезда.