Последнему – кость

Вскоре она принесла чай, зазвенела ложечкой в чашке. Тетка прошла позади Лешки к серванту, сунула деньги в кувшинчик, стоявший в дальнем углу на верхней полке. Алексею казалось, что тетка все знает и смотрит на него с укоризненно-гадливой ухмылкой, решает, выгнать ли пинком под зад или потыкать носом, как нашкодившего щенка. Не поднимая головы, он встал с дорожки и пробормотал невнятно, будто со словами выползал свербящий комок, проглоченный у двери:

– Пойду я.

– Обедать не останешься?

– Нет.

– Как хочешь, – буднично произнесла тетка Райка. – Да, матери напомни, чтоб долг занесла.

– Напомню, – справившись с отвращением, сказал Лешка.

Проходя через соседнюю комнату, увидел лежащую на кровати Смирниху. В одной руке чашка, в другой платочек, которым терлись красные, постаревшие глаза. Ноги немного раздвинуты, ниже колен покрыты волосиками того же цвета, что и там, на ногтях облезлый педикюр.

Зато на улице Алексей не видел никого и ничего. Под ногами вдавливался грязный снег, стельки промокли, он шел, не разбирая дороги.

– Леха, чего не здороваешься? – послышалось сзади.

– Привет, – буркнул, не оборачиваясь.

Очнулся у почты. Там, на остановке, урчал старый, с облупившейся краской, желтый автобус, приезжающий три раза в день из райцентра. У передней двери, оперев о ступеньку большую сумку, стояла Юлия Сергеевна, разговаривала со Светкиной бабкой, а внучка шагах в трех от них делала вид, что не подслушивает. Она заметила Лешку, проследила, на кого он смотрит. Пусть знает, лишь бы учительница не догадалась.

Юлия Сергеевна неуклюже забралась в автобус, заняла место у заляпанного грязью окна. Голова в берете замерла в рамке из темно-желтого металла, напоминая плохо проявленную фотографию. Вот учительница повернулась, посмотрела сквозь Порфирова, маленький носик поморщился и затемнился отраженными деревьями. Алексей взглядом проводил автобус до поворота, пошагал домой.

– Леш, помоги Свете, – попросила бабка.

Алексей забрал у одноклассницы набитую продуктами сумку, пошел медленнее, чтобы не обгонять женщин.

– Поехала ваша учительница к родителям на праздники. Тоже надо: с вами ой как намучаешься! – сообщила бабка. – Хорошая она у вас, культурная и красивая.

– Никакая она не красивая, – обиженно возразила Светка. – И синяк под глазом.

– Это поленом стукнуло, когда дрова рубила. Нет бы, прийти помочь! Пять мужиков в классе, а ни один не додумался…

Порфиров невнимательно слушал ее ворчание. Значит, он не увидит учительницы до конца каникул – целую неделю!

– Ишь, воронье на шабаш потянулось, полицаи проклятые! – прошипела бабка.

Во двор Гилевичей, к которому они приближались, зашли дед и бабка Яцюки.

– Отпустили иуду! – продолжала бабка. – Опознал его кто-то в Белоруссии, сообщил куда надо, что этот холуй фашистский вытворял. То-то он столько лет туда не ездил, боялся, выродок!

Дед и баба Смирновы были в войну под немцами. Деревню их сожгли при отступлении, и они перебрались сюда. А вскоре в поселок пригнали немецких пособников с семьями. Первые годы Смирновы даже не здоровались с ними. Время притупило ненависть, однако не вытравило полностью, поэтому Светкина бабка ругалась, пока не дошла до калитки своего дома.

– Зайдешь, Леш, чайку попить?

Алексей вспомнил чайную чашку и постаревшие глаза над ней.

– Не хочу.

Не стал есть и дома: не мог сесть за кухонный стол. И на мать не мог смотреть.

Глава пятая

Свист за окном оторвал Алексея от работы. Ладно, подождут лыжи до настоящего снега, все-таки сегодня праздник – Седьмое ноября. У калитки поджидали братья Тюхнины. Они уже свыклись с Лешкиным верховодством, а он зла не помнил.

– Пошли смотреть деда Гилевича, – предложил Гришка.

Во дворе Гилевичей собака была закрыта в будке, а на крыльце чернела крышка гроба. В комнатах пахло сосной и ладаном, большое зеркало было завешано одеялом. Возле гроба сидели женщины в черном, кто-то – Лешка никак не мог разглядеть боковым зрением кто, а повернуть голову не хватало сил, – расхаживал туда-сюда. В углу шептались две старухи, и звук был такой, будто мыши в соломе возятся. Алексей смотрел на белое с красной вышивкой полотенце, закрывающее голову покойника. Создавалось впечатление, что лежит набитый тряпками костюм.

И руки не человеческие – восковые, точно без мяса внутри. В комнату зашли еще две старухи, потеснили Алексея.

– Пошли глянем, где он… – позвал шепотом Гришка.

Алексей с трудом оторвал взгляд от полотенца и, сдерживая дурноту, быстро вышел из дома. Гришка повел в сарай. Внутри было тепло и сухо, пахло куриным пометом. На одной из стен светлело пятно.

– Здесь, – показал на него Тюха-старший. – Видишь – замывали кровь.

Лешка преодолел страх и дотронулся до стены. Шершавые бревна заскользили под кончиками пальцев. Пальцы задержались на колючих ямах, соскочили в углубление – след от вырванной щепки, более светлый, чем пятно, и с бороздкой поперек.

– Картечь. Волчья, – объяснил Гришка. – Из того ружья, что мы стреляли.

В сарай заглянула крысиная, шмыгающая физиономия Димки Титова, пятиклассника, соседа по проулку.