Последнее звено

– Степняки – народы малые, у них одно кочевье – это один народ. Поэтому когда все племя, вся орда выходит в набег, то перед нами, если вспомнить мой пример, весь канат, а не малая его часть. Значит, воздействуя на одну веревочку – на взятого в плен степняка, можно воздействовать на все кочевье. Мы чего добиваемся? Чтобы орду постигли всяческие неудачи, неприятности… Какие именно, мы заранее знать не можем, но можем оценить степень этих неприятностей. Их вес. И вот мы берем одного кочевника. Обязательно живого и здорового. Совершаем над ним очень сложные действия… то есть тот самый ритуал связывания. Первая часть ритуала – возбудить в его линии тончайшие колебания удачи и беды, настроить их нужным образом. Это передается по его линии в канат, в линию кочевья. Связь установлена, мы теперь можем менять тонкие колебания каната. Второе, что делаем, – это подвергаем нашего пленника разным неприятным ощущениям… но так, чтобы он все время пребывал в ясном сознании, это обязательно нужно. Его внутреннее переживание беды, несчастья передается кочевью… И со стороны это выглядит так, будто от степняков отвернулась удача.

– Так вы что, пытаете пленных? – вытаращился я на Фролова.

– Можно сказать и так, – Арсений был невозмутим. – Строго говоря, пытка – это когда вытягивают сведения, а нам это не нужно. Однако сходство есть. Стараемся, конечно, без зверолюдства… без вреда для здоровья… Тут ведь не сила боли важна, а какие чувства она в душе порождает. Есть такие мастера, которые человека в отчаянье вгоняют, вообще к его телу не прикасаясь. Но это редкость, это, например, в столичном управлении Ученого Сыска… А в порубежных крепостях все по-простому.

– Но это же подло! – вырвалось у меня.

– Почему? – с живым интересом осведомился завкафедрой. – Разве не лучше пострадать одному человеку? Иначе сотни, тысячи смертей. Тем более человека никто не убивает и не калечит. Отпускают его потом. Вот смотри, твой бывший начальник Амвросий Лукич совершил этот ритуал… и орда была легко остановлена. А не пойди он на такую, как ты выражаешься, подлость? Что тогда? Степняки прорываются в населенные земли, жгут деревни, насилуют девушек, режут горло старикам, утоняют в рабство детей… А потом их настигают наши войска… и начинается кровавая сеча… Наших бойцов гибнет изрядно, а они – они не возвращаются вовсе… Тебе нравится такой вариант?

Вариант мне, ясное дело, не нравился. Но ритуальные пытки не нравились ничуть не меньше. Была тут какая-то изощренная гнусь. Какая-то насмешка… что-то лыбинское лыбилось на меня из этих слов – ритуал связывания.

Лукич… Ведь по всему видно – добрый человек. Пусть это слово здесь не в ходу, пусть они тут все оценивают по крутизне линий – но ведь тут есть добрые люди. По внутренней сути добрые. Это ж чувствуется… какими-то… фибрами, что ли? Жабрами? Боярин Волков… Буня… Лукич… тихий парнишка Авдий, с которым мы перекинулись всего-то парой слов…

И вот добрый Лукич что-то такое делал со степняком. Тот, растянутый веревками, лежал на полу… или стоял, привязанный к столбу… а добрый Лукич…

С Лукичом мы тогда так и не попрощались. Вообще ни с кем – ни с Душаном, ни с Костей, ни с остальными. Арсений Евтихиевич сказал: пора ехать. Времени нет. До заката ему надо быть в крепости «Старый когоч», это верст двадцать. Так что или сейчас, без прощаний, сборов и разговоров, – или вкусный шанс уплывает навсегда. Наверное, таким же голосом Упырь говорит студентам: или вы, юноша, являетесь на пересдачу двадцать третьего, в час дня, – или не пересдаете никому и никогда. И в глазах не просто льдинки – целые айсберги.

3

Я, конечно, не ожидал увидеть что-то вроде здания МГУ. Шедеврами архитектуры этот мир явно не блистал. Но, честное слово, даже с учетом местной специфики можно было бы соорудить что-то более радующее глаз.

Фактически панэписта была обычным городским районом, с той лишь разницей, что здешние города не обносили крепостными стенами, а александропольский храм науки располагался за чудовищного вида забором. Бревенчатые стены вдвое превосходили человеческий рост, а сверху еще понатыканы были заостренные железные штыри. Ну кто так строит?

– А если гроза? – поинтересовался я. – Не долбанет в эти штуки?

– Они продолжаются внутри стен и уходят глубоко в землю, – пояснил Фролов. – Так что помимо прочего, еще и громоотводами служат.

– А что это за прочее?

Завкафедрой пожал плечами:

– Хотел бы и я знать. Вот когда я впервые увидел эту стену, тринадцать лет назад, тоже спросил, точь-в-точь как ты. И получил ответ, что такова традиция… Что еще великий Аринака распорядился так строить, что есть тут глубокий смысл. И знаешь, я до сих пор этой глубины постичь не могу. Да и что-то плохо верится, будто Аринака давал указания, как строить высшие училища. Первая панэписта появилась в Афинах спустя сто лет после его смерти… Но пойдем, нам много чего нужно успеть.