Последнее заклинание

Кларк Эштон Смит

ПОСЛЕДНЕЕ ЗАКЛИНАНИЕ

Чародей Малигрис сидел в верхней комнате своей башни, выстроенной на коническом холме над сердцем Сузрана, столицы Посейдониса. Возведенная из темного камня, добытого из земных недр, крепкого и прочного, как легендарный адамант, эта башня нависала над всеми прочими, и далеко простирала свою тень на городские крыши и купола, подобно тому, как зловещая власть Малигриса простирала свою тьму на человеческие умы.

Теперь Малигрис был стар, и всего мрачного могущества его чар, всех ужасных или странных демонов под его властью, всего страха, что он вызывал в сердцах королей и прелатов, более не было достаточно, чтобы утолить черную скуку его дней. На своем стуле, сработанным из кости мастодонтов, со вставками ужасных загадочных рун из красных турмалинов и голубого хрусталя, он угрюмо смотрел через ромбовидное окно из красновато-желтого стекла.

Его седые брови были сведены в одну линию на коричневом пергаменте его лица, а его глаза под ними были холодными и зелеными как лед древних плавучих льдин; его борода, наполовину белая, наполовину тускло мерцающая черная, ниспадала почти до коленей и скрывала множество извивающихся змеей письмен, вытканных серебром поперек груди его фиолетовой мантии. Вокруг него были рассеяны все принадлежности его искусства; черепа людей и чудовищ; флаконы, заполненные черными или янтарными жидкостями, кощунственное использование которых не было известно никому, кроме него самого; маленькие барабаны из кожи стервятников и кроталы [1], сделанные из костей и зубов коркодрила, используемые в качестве сопровождения к определенным заклинаниям.

Мозаичный пол частично покрывали шкуры огромных черных и серебристых обезьян; а над дверью висела голова единорога, в которой обитал демон-фамилиар Малигриса, в облике коралловой змеи, с бледно-зеленым брюхом и пепельными пятнышками. Везде были сложены книги: древние тома, переплетенные в змеиную кожу с разъеденными патиной застежками, которые содержали ужасные знания Атлантиды, магические фигуры, черпавшие силу от демонов земли и луны, заклинания, которые преобразовывали или разлагали элементы; и руны из утраченного языка Гипербореи, которые, будучи произнесены вслух, были смертельнее, чем яд или мощнее, чем любое зелье.

Но, хотя эти вещи и сила, которую они содержали или символизировали, были ужасом для людей и предметом зависти для всех соперничающих чародеев, мысли Малигриса были темными, неумолимо меланхоличными и усталость заполняла его сердце, как пепел заполняет очаг, когда великий огонь умирает. Он сидел недвижимо и неуклонно размышлял, в то время как дневное солнце заходило над городом и морем вне города, било осенними лучами через окно зеленовато-желтого стекла, касалось его морщинистых рук своим призрачным золотом и зажигало рубины его колец, подобно демоническим глазам.

Но в его размышлениях не было ни света, ни огня; и отворачиваясь от серости настоящего, от темноты, которая приближалась, как неизбежное будущее, он брел назад среди теней памяти, словно слепой, который потерял солнце и везде тщетно ищет его. И все воспоминания времен, которые были полны золота и блеска, дней триумфа, которые были окрашены как жгучее пламя, багряный и фиолетовый цвет из роскошных имперских лет его расцвета, все они теперь были холодными, и тусклыми, и необычно увядшими, и попытка вспомнить это, была не большим, чем раздуванием тлеющих углей.

Затем Малигрис вернулся назад, к годам своей юности, к туманным, отдаленным, потрясающим годам, где, как далекая звезда, неизменным блеском все еще горело одно воспоминание — память о девушке Нилиссе, которую он любил во времена до жажды запретного знания, когда некромантическая власть вошла в его душу.

Он почти забыл ее за многие десятилетия, в бесчисленных заботах жизни, так причудливо разнообразной, настолько переполненной оккультными событиями и силами, сверхъестественными победами и опасностями; но теперь, при простой мысли об этом стройном и невинном ребенке, которая так нежно любила его, когда он также был молодым, и стройным, и наивным, и которая умерла от внезапной таинственной лихорадки накануне дня их свадьбы, мумиеподобный цвет его щек посетил призрак краски, и в глубине его очей появились искорки, похожие на свет похоронных свечей. В его грезах возникли невозвратные солнца юности, и он увидел заросшую миртом долину Мерос и поток Земандера, чьим вечно зеленеющим берегом он гулял вечерами с Нилиссой, наблюдая рождение летних звезд в небесах, потоке и глазах его возлюбленной.

Теперь, обращаясь к демонической змее, которая обитала в голове единорога, Малигрис говорил с низкой монотонной интонацией того, кто размышляет вслух: