Да, подлый муравей, пойду и попляшуИ больше ни о чем тебя не попрошу.На стеклах ледяных играет мерзлый глянец.Зима сковала пруд, а вот и снег пошел.Смотри, как я пляшу, последний стрекозел,Смотри, уродина, на мой прощальный танец.Ах, были времена! Под каждым мне листкомБыл столик, вазочки, и чайник со свистком,И радужный огонь росистого напитка…Мне только то и впрок в обители мирской,Что добывается не потом и тоской,А так, из милости, задаром, от избытка.Замерзли все цветы, ветра сошли с ума,Все, у кого был дом, попрятались в дома,Повсюду муравьи соломинки таскают…А мы, не годные к работе и борьбе,Умеем лишь просить: «Пусти меня к себе!» —И гордо подыхать, когда нас не пускают.Когда-нибудь в раю, где пляшет в вышинеВеселый рой теней, — ты подползешь ко мне,Худой, мозолистый, угрюмый, большеротый,—И, с завистью следя воздушный мой прыжок,Попросишь: «Стрекоза, пусти меня в кружок!» —А я скажу: «Дружок! Пойди-ка поработай!»
2002 год
«Самодостаточных, мечтательных, упрямых…»
Самодостаточных, мечтательных, упрямых,Неподдающихся, угрюмых, как броня,Не самых ласковых и непокорных самых,Ревнивых, бешеных, не верящих в меня,Жестоко мучащих себя за каждый промах,Скиталиц истовых, кому и космос мал,Отважных, меченых, в стигматах и изломах —Вот этих я любил, вот этим жизнь ломал.Я сам, не слишком тверд, не скрытен и несдержан,Болтун и зубоскал, возросший без отца,Отчаянно ломал их сокровенный стержень,Чтоб только сделать их своими до конца.Задобрить, приучить к хозяину и дому —И выжечь изнутри, чтобы одна зола;Поскольку мысль одна, что некогда другомуДостанутся они — мне пыткою была.И знаешь, иногда я думаю: ей-богу,Как славно, что кафе на южном берегу,И летний двор с бельем, и долгую дорогуИз школы через парк — я выжечь не смогу.Могу лежать в траве, рассеянно листаяРоман «Армагеддон» — и думать в полусне,Какая черная, сожженная, пустая,Безвидная земля осталась бы по мне.