Я в Риме был бы раб — фракиец, иудейИль кто-нибудь еще из тех недолюдей,У коих на лице читается «Не трогай»,Хотя клеймо на лбу читается «Владей».Владеющему мной уже не до меня —В империю пришли дурные времена:Часами он сидит в саду, укрывшись тогой,Лишь изредка зовет и требует вина.Когда бы Рим не стал постыдно мягкотел,Когда бы кто-то здесь чего-нибудь хотел,Когда бы дряхлый мир, застывший помертвело,Задумал отдалить бесславный свой удел,—Я разбудил бы их, забывших даже грех,Влил новое вино в потрескавшийся мех:Ведь мой народ не стар! Но Риму нету дела —До трещин, до прорех, до варваров, до всех.Что можно объяснить владеющему мной?Он смотрит на закат, пурпурно-ледяной,На Вакха-толстяка, увенчанного лавром,С отломанной рукой и треснувшей спиной;Но что разбудит в нем пустого сада вид?Поэзию? Он был когда-то даровит,Но все перезабыл… И тут приходит варвар:Сжигает дом и мне «Свободен» говорит.Свободен, говоришь? Такую ерундуВ бреду не выдумать. Куда теперь пойду?Назад, во Фракию, к ее неумолимымГорам и воинам, к слепому их суду?Как оправдаться мне за то, что был в плену?Припомнят ли меня или мою вину?И что мне Фракия, отравленному Римом —Презреньем и тоской идущего ко дну?И варвар, свысока взирая на раба,Носящего клеймо посередине лба,Дивился бы, что раб дерется лучше римлянЗа римские права, гроба и погреба;Свободен, говоришь? Валяй, поговорим.Я в Риме был бы раб, но это был бы Рим —Развратен, обречен, разгромлен и задымлен,И невосстановим, и вряд ли повторим.Я в Риме был бы раб, бесправен и раздет,И мной бы помыкал рехнувшийся поэт,Но это мой удел, другого мне не надо,А в мире варваров мне вовсе места нет —И видя пришлецов, толпящихся кругом,Я с ними бился бы бок о бок с тем врагом,Которого привык считать исчадьем ада,Поскольку не имел понятья о другом.Когда б я был ацтек — за дерзостность словесЯ был бы осужден; меня бы спас Кортес,Он выгнал бы жрецов, разбил запасы зелийИ выпустил меня — «Беги и славь прогресс!»Он удивился бы и потемнел лицом,Узрев меня в бою бок о бок с тем жрецом,Который бы меня казнил без угрызений,А я бы проклинал его перед концом.Я всюду был бы раб, заложник и чужак,Хозяином тесним, обидами зажат,Притом из тех рабов, что мстят непримиримо,А вовсе не из тех, что молят и дрожат;Но равнодушие брезгливых варварят,Которые рабу «Свободен!» говорят,Мне было бы страшней дряхлеющего Рима;Изгнание жреца — скучнее, чем обряд.На западе звезда. Какая тьма в саду!Ворчит хозяйский пес, предчувствуя беду.Хозяин мне кричит: «Вина, козлобородый!Заснул ты, что ли, там?» — И я ворчу: «Иду».По статуе ползет последний блик зари.Привет, грядущий гунн. Что хочешь разори,Но соблазнять не смей меня своей свободой.Уйди и даже слов таких не говори.