Последнее время

Даже издали было заметно, что Волховской занят небывалым. Младов собралось раза в три больше обычного – все, в ком теплился хотя бы намек на способность к боевой волшбе. Подтянулся не только молодняк, крылы и птены, но и взрослые мужи, к волхованию не способные. Приемы волхования на этом занятии казались невразумительными. Слышны были крики, приказы Луры и даже хруст веток, которыми птены по обычаю обкладывались на самых ранних стадиях – а волшба не была слышна, не была видна и не чувствовалась.

Толчок тошнотного ужаса настиг Айви лишь раз, когда затихли самые яростные и оттого жалкие крики. Толчок оказался сильным и резким, Айви присела и еле заглотала спазм, вытирая слёзы и одновременно радуясь тому, что кто-то по-прежнему силен почти как Арвуй-кугыза – и сообразила, что это ведь и есть Арвуй-кугыза, что это его помолодевший, но безошибочно узнаваемый голос доносится с луга и что это он, получается, умудрился, пока Айви гуляла до берега и обратно, вернуться с места неудавшегося совета народов и выгнать молодь на боевое занятие – третье, кажется, со вчерашнего рассвета.

Позанай был бы там, если бы, подумала Айви, задохнулась, впилась пальцами в лицо и приказала себе думать о другом. О счастливом. Должно же остаться хоть что-то счастливое.

Счастье, что опытный Арвуй-кугыза не ушел, а вернулся молодым и сильным, старательно подумала Айви, вдохнула и попыталась выгнать твердый комок из горла. Беда, что кроме него, у нас нет никакой волшебной силы. И другой силы почти нет. Чуток мускульной и малость перегнойной, сколько уж можно запасти в силовых прутиках и листках. А сколько там запасешь – всяко меньше, чем собрано в одной молнии.

Вдали беззвучно полыхнуло, и Айви поняла, почему думает про молнию. На севере копилась гроза, обстоятельно и неторопливо. Она почти не чувствовалась, лишь кожа на затылке ныла да слюна сделалась вязкой – но это, возможно, от толчка, природа которого, наверное, была грозовой. Земля перестала питать волшбу, вот Арвуй-кугыза и учит использовать молнии. Впрочем, Айви в боевой волшбе не разбиралась и разбираться не могла. Она поднялась и пошла дальше, растирая затылок и высматривая на всякий случай следы Луя.

На переборку зерна и чистку склада Айви не взяли: переборщицы уже выстроились сложным рисунком и двигались в замысловатом порядке, попытка вмешаться в который внесла бы разлад и сумятицу. А для склада Айви была слишком велика и груба пальцами.

Она немного обиделась и споро дошагала до млекозавода. Там было громко и неуютно. Млечницы тоскливо ныли, как живые, – впрочем, в какой-то степени они и были живыми, – хранилища бурлили, дойные отводы шипели и покрывались то испариной, то окалиной. Пар поднимался выше сосен, разного цвета, душности и накала: один шаг переносил из жара в холод и обратно. Застывшие по местам жёны были почти не видны. Подойдя вплотную, можно было разобрать замысловатые быстрые движения рук, разгоняющих годные и малогодные молоко, сыворотку и млечную закваску по разным хранилищам. Мать-Гусыню Айви тоже заметила не сразу: та сидела в гуще тумана у сердечной мышцы завода, наглаживая ее и шепча.

Арвуй-кугыза бродил, бормоча, от установки к установке, касаясь костяных основ, мышечных стенок и керамических сливов. Айви он ловко обошел, а она застыла, поворачивая голову вслед и пытаясь сообразить, как он успевает быть везде.

– Арвуй-кугыза, здесь непонятно, помоги, – окликнула Унась от пахтателя.

Арвуй-кугыза замер, прислушиваясь, кивнул и неожиданно пошел прочь – к отвальным прудам. Он нагнулся, не останавливаясь, и сунул руку в корни травы.

– Помог, называется, – обиженно пробурчала Унась.

Остальные женщины молчали, тоже, видимо, уставившись вслед Арвуй-кугызе. Айви стало обидно за него, она хотела крикнуть что-то в его защиту, но не придумала что. Мать-Гусыня сказала, как всегда тихо, но очень слышно:

– Помог и поможет. Тебя же этой силой спасет. Не бурчи, он ведь слышит. И страдает.

– А я, значит, не… – начала Унась, замолчала и задвигала руками так, что стук пошел.

Айви неохотно подошла к Матери-Гусыне и спросила, чем помочь.

– Руки покажи, – попросила Мать-Гусыня, на мгновение отняла ладонь от сердечной мышцы млекозавода и огладила Айви пальцы, тут же шею и лоб. Ладонь у нее была мягкой и горячей. Мать-Гусыня сказала, глядя на Айви с непонятной жалостью:

– Тут справляемся, а ты силы береги, вечером все потребуются. Будешь запас запечатывать.

Хоть тут моя нетронутость пригодится, подумала Айви, стараясь не злиться, кивнула и пошла прочь. Куда беречь-то силы, они уже киснут и садятся накипью на кости.

В яле делать нечего, на берегу Айви уже постояла, следовать за Арвуй-кугызой боязно: еще окажешься на утесе, на том берегу или в ином мире.

Айви пошла на пастбище, на ходу придумывая повод. К заброшенной сыроварне она подошла с обширным и оправданным порядком действий.