Последнее танго

Любовь к своей румынской певице не мешала любить «русского Петью» и никак не влияла на популярность Петра Лещенко. Ты был вне политических оценок, тебя принимали за твою особую проникновенную манеру исполнения, за тембр, за твое «что» без «шоканья», за твое так нежно произносимое с ударением на «о» слово «девонька». Как часто я тебя пытала, почему ты иначе произносишь слова, когда поешь. Ты отшучивался, старательно перемешивая слова всех известных тебе русских, молдавских, украинских говоров: «Есть то моя тайна. Когда девонька моя получит диплом консерваторки, я ей все свои секреты открою…» Сама с годами поняла, что именно этот русский ты впитал, как говорят, «с молоком матери». К середине ХХ века так уже не говорили, и ты лишь в песне продолжил старые традиции русской речи.

После антракта во втором отделении мы должны были петь русско-советский репертуар. Фольклор, но современный: «В лодке» Соловьева-Седого дуэтом, твои сольные номера, твои коронные цыганские под мой аккомпанемент, попурри песен Дунаевского, «Чубчик» и танго с фокстротом. Я уже переоделась в концертное платье василькового цвета, твое любимое. Услышала, что пошли звонки, приглашающие в зал, а тебя нет. Ты должен был выходить в строгом черном костюме и белой сорочке с бабочкой. Пиджак на стуле висит, гитара в открытом футляре, зайцы сидят рядком. Где ты? Я вышла из гримерки, обошла служебные помещения. Тебя нигде нет. Стала спрашивать у коллег, не видели ли они тебя. Нет, не видел никто. Администратор, увидев меня, уточнил, что наш выход третий. Я метнулась в гримерку – вдруг ты вернулся? Нет, та же картина с зайцами у гитары.

Тут в дверь постучали и вошел незнакомый мужчина. Он был не в военной форме, вполне цивильный, вежливый, спросил по-русски:

– Госпожа Лещенко?

– Да, это я.

– Позвольте войти?

– Уже вошли. – Я старалась спокойно говорить, но нервишки стали сдавать, что гость легко вычислил.

– Да вы не волнуйтесь, соберитесь, во втором отделении вам придется выступать одной.

– Что с Петей? Где он?

– Он с нами проедет в одну организацию, нам с ним надо кое-что выяснить. Дня через два он будет дома. Все хорошо, успокойтесь, зрители вас ждут.

– Зрители ждут Петра Константиновича, позвольте ему выступить, неужто такой срочный разговор? Он же в одной рубашке…

– Господин Лещенко уже уехал, а вам надо не рассуждать, а идти и работать. Я понятно объясняю? – жестко завершил разговор гость и вышел.

Что мне оставалось? Подчиниться. Я пыталась успокоиться, да одного взгляда на гитару и зайцев беззащитных, с тоской смотревших на меня, было достаточно, и слезы потекли сами. Разревелась я. В какой-то момент поняла, что дверь приоткрыта, и я не просто плачу, а криком кричу. Я с трудом собрала в кулак свои эмоции, попыталась успокоиться и представить, что ты делал бы на моем месте. Понимаю, что должна привести себя в порядок и выступить должна обязательно, а дальше будет видно. Выступить? Даже мысль о выходе на сцену была неприятна. Глаза красные, руки дрожат. А что петь буду? Кто-то заглянул, сказали, что мой выход. Иду к сцене, вижу огорченные лица других артистов, понимаю, что все уже в курсе. Хорошо, что сочувствовали молча. Любое слово ободрения и поддержки могло спровоцировать очередную истерику. Не помню, как меня объявили, но зрители явно неладное почувствовали. Выхожу на сцену, а в зале, как и за кулисами, недоуменные лица людей. Прости меня, но выдержки твоей мне не хватило. Я с трудом пропела единственную песню «На лодке» и ушла со сцены. Аплодисментов не помню, вот тишину зловещую и как сердце мое в унисон с каблуками стучало, слышала. Добрела до гримерки, а войти не могу. Страшно. Показалось, что твой голос услышала. Вбежала. И опять как ледяной водой окатили: пиджак, гитара, зайцы.

Отработав свои номера, ко мне заходили коллеги, спрашивали, почему и кто увез, что произошло? А я знала еще меньше, чем они. Меня утешали, говорили, что обойдется, что тебя не посмеют арестовать. Знаешь, мне кажется, ты за всю свою творческую карьеру не услышал столько добрых слов признания, сколько было произнесено в тот день. От этого только больнее было, не признание, а прощание в тех словах звучало. Возвращались тем же автобусом, рядом со мной место пустовало, все говорили между собой вполголоса, нарастало ощущение беды. Меня довезли до парадного нашего дома, кто-то из артистов помог донести кофр с костюмами и гитару до лифта. Мне хотелось поскорее остаться одной. Успела повернуть ключ в двери, как услышала Жужу. Радуется, в дверь скребется. Ждала. Только приоткрыла дверь, она выскочила, подпрыгивает, а я стою с гитарой, зайцами, рядом кофры. На рояль положила гитару, рядом усадила зайцев и наказала им ждать тебя, молиться о тебе. Жужу не отходила от меня, мне кажется, она плакала. Потом, стоило мне разрыдаться, она запрыгивала ко мне, слизывала с лица слезы и скулила-скулила, выговаривала, и мне твои слова слышались: «Не сдаваться, и все будет хорошо!»