Последнее танго

В тот вечер концерт для советских войск был на сцене Еврейского театра. Все прошло просто здорово – доброжелательная публика в те годы была таким подарком! Весь твой репертуар шел «на бис». Слушатели подпевали, и слова добрые говорили. За кулисами ты нахваливал зрителей:

– Какие они замечательные! Как я их люблю! Наши ребята. Такие лица родные, сердца добрые. Какое счастье петь для них!.. – Ты мог осыпать их комплиментами бесконечно.

– Петр Константинович, это они должны тобой так восхищаться, – я пыталась остановить твои излияния, – ты готов любить весь мир, все замечательные, но и себе оставь хоть немного той любви.

– Нет, сегодня в зале милые люди, очень милые.

Восторженность мальчишки. Таким ты и был в душе. Обычно после второго или третьего номера на подобных удачных концертах ты сообщал мне, что в зале «явно не политсостав». Конечно, концерты для военных были разные. Тебе передавали записки, ты когда серьезно, когда весело отвечал, а порой молча читал и убирал в карман. И ни слова – брал гитару и продолжал выступление. Никогда не оправдывался. Бывало, что перед нашим выступлением на сцене появлялся политработник с «металлическими» глазами в чине не ниже полковника, который советовал зрителям, сидящим в зале, быть сдержаннее в изъявлении своих эмоций. После такого вступления расшевелить зрителей удавалось лишь после ухода с концерта начальства. Провальными были для нас такие концерты: ни аплодисментов, ни эмоций. Даже вопросы задавали как с трибуны или на допросе. Самое неприятное, что идейные наставники, как правило, после концерта присылали гонца или сами являлись за пластинками в подарок. Ты всегда был корректен, уважителен, но – какое совпадение! – в таких случаях всегда оказывалось, что только что ты отдал последнюю пластинку.

Бывали политработники и с «человеческим лицом», они оказывались многословнее, представляя Петра Лещенко: «Политуправление решило устроить для политсостава концерт нашего соотечественника, эмигранта Петра Лещенко. Вокруг его имени много слухов. Он из белоэмигрантов, но хотя то дело прошлое, мы его не считаем врагом. Но у певца мало идейновыдержанных песен в репертуаре, есть легкомысленные, пошлые, поэтому сознательная аудитория сама должна определить, как себя вести, как реагировать на выступление артиста».

Эту сознательную публику ты не считал безнадежной и с огромным удовольствием завоевывал ее. Что делать, о Сталине песен ты не пел. Кстати, у нас были в программе песни советских композиторов. «Знатоки» твоего творчества высказывали предположение, что ты включал в репертуар идейные песни, чтобы «подстраховаться на всякий случай» перед советской властью, да и советским воинам они были по душе. Что по душе воинам были – это правда, а остальное – полная чушь. У тебя с середины 1930-х годов в репертуаре были песни «Широка страна моя родная», «Сердце» и «Марш» из кинофильма «Веселые ребята», «Спой нам, ветер», «Капитан». В 1940-е годы появились «Темная ночь», «Я тоскую по Родине», «Синий платочек» в моем исполнении, «В лодке» Соловьева-Седого, написанная в 1947 году. Ты еще в 1937 году в Риге записал попурри песен Исаака Дунаевского. Некоторые слова ты позволял себе менять. «Сталинский» закон ты заменил «строгим», «комсомольское» племя сделал «молодецким». Если бы ты хотел сделать реверанс политработникам, то, выступая перед ними, вернул бы оригинальный текст.

Ты никогда не умел заигрывать с властьимущими из выгоды себе. Ты не был агрессивен, не лез на баррикады, но и в Одессе, оккупированной фашистами, и в Румынии, досоветской и постсоветской, в твоем репертуаре всегда были песни, которые тебе легли на душу, которые были из любимой тобой России. И пел ты их на русском! То был низкий поклон земле родной, людям, дорогим твоему сердцу, советским военным-освободителям. И румыны полюбили твои песни, я видела, как тебе подпевали во время концертов румыны.

Откуда ты узнавал о новинках советской эстрады? Не знаю ответа, даже предположить ничего не могу. Как-то, вернувшись домой после своих деловых встреч, ты взял гитару и напел мне:

С той поры, как мы увиделись с тобой,

В сердце радость и надежду я ношу.

По-другому и живу я, и дышу

С той поры, как мы увиделись с тобой…

Влюбилась я в песню сразу – такая мелодичная, нежная. Моя реакция тебе явно пришлась по душе. Спрашиваю, где ты ее слышал – откуда это чудо? Ты рассказал о песне, о Соловьеве-Седом и Лебедеве-Кумаче – ее авторах, о фильме «Первая перчатка», в котором песня звучала, но как ты о ней узнал, я так и не услышала. Ты уже горел-пылал идеей спеть эту песню дуэтом. И слова у тебя уже были наготове, в тетрадке записаны. Так из ниоткуда возникали песни-весточки с нашей родины. Мы никогда не расставались с тобой надолго. А появлялся ты после двух-трехчасовой разлуки то с новой песней, то с подарками, то с цветами, то с новостями о предстоящих сольниках.