Последнее искушение Христа

И так, молясь и давясь песком, он заснул. Но как только Иисус закрыл глаза, раскрылись очи его души, и он увидел огромного аспида, раскинувшего свое тело из конца в конец ночи. Змей возлежал на песке, разинув огромную кроваво-красную пасть. А перед ней прыгала и трепетала изящная куропатка, безуспешно пытаясь взмахнуть крыльями и взлететь. Из груди ее вырывался слабый писк, перышки встали от ужаса дыбом. А аспид неподвижно с раскрытой пастью лишь смотрел на нее, не отводя своего немигающего взгляда. Ему некуда было спешить — он не сомневался в том, что жертва не уйдет от него. И куропатка, спотыкаясь на своих слабых ножках, шажок за шажком придвигалась все ближе и ближе. Иисус неподвижно смотрел на это, и его била такая же дрожь, как и птицу. К рассвету она подошла к самой пасти: оглянувшись, словно в надежде на спасение, она пискнула в последний раз и нырнула туда, сложив ножки. Пасть захлопнулась. Но Иисус еще видел, как этот комочек перьев и плоти с рубиновыми лапками скользил к желудку аспида.

Он отвернулся в страхе: пустыня набухала розовыми волнами. Вставало солнце.

— Это Бог, — дрожа пробормотал он. — А куропатка… — голос его оборвался. У него не было сил закончить свою мысль. Но про себя он договорил: «…душа человеческая. Куропатка — душа человеческая!» — и снова замер, погрузившись в мысли.

Вставшее солнце раскалило песок. Его лучи, пронзая Иисуса, выжигали его дотла, как оставленную гроздь винограда на осенней лозе. Язык его пристал к гортани, кожа потрескалась, ногти посинели.

Время для него то суживалось, сжимаясь до одного удара сердца, то разрасталось до бесконечности смерти. Он уже не чувствовал ни голода ни жажды, не помышлял ни о жене, ни о детях. Он весь ушел в зрение. Он мог лишь смотреть. Но к полудню и взор его стал мутнеть, мир отступил, сменившись огромной пастью, разверзшейся перед ним. И вытянув шею, он чувствовал, что подползает к ней все ближе и ближе…

Черными и белыми вспышками сменялись дни и ночи. Однажды в полночь горделивый лев явился из пустыни и замер перед ним.

— Входи в мое логово, славный отшельник, — проговорил он человеческим голосом. — Я приветствую человека, победившего мелкие страсти и забывшего человеческие радости! Нам не по нраву легкие пути, мы жаждем трудностей. Нам мало Магдалины в жены, нам подавай всю землю. Вставай, жених, невеста заждалась, зажглись небесные лампады, гости собрались. Идем!

— Кто ты?

— Ты сам! Голодный лев твоего сердца, блуждающий ночами вокруг овчарен — царств этого мира, решая, не пора ли прыгнуть и пожрать их. Я бросаюсь от Вавилона к Иерусалиму, от Иерусалима к Александрии, от Александрии к Риму и кричу: «Я жажду! Все мое!» А на рассвете я возвращаюсь в твою грудь, обращаясь из кровожадного зверя в трепещущего агнца. Я притворяюсь скромным отшельником, которому ничего не нужно, кроме пшеничного зернышка и глотка воды, да сговорчивого Господа, которому я льщу, называя Его «Отче». Но втайне, в глубине моего сердца, я стыжусь себя и жду ночи, когда мне дозволено сбросить овечью шкуру и вновь рычать, попирая всеми четырьмя лапами Вавилон, Иерусалим, Александрию, Рим.

— Я тебя не знаю. И никогда не желал царств этого мира. Царства Небесного мне достаточно.

— О, нет. Не обманывай себя, друг мой. Тебе его недостаточно. Ты просто не осмеливаешься заглянуть в себя, глубоко в свое сердце, ибо там я… Что ты смотришь искоса? Почему не доверяешь мне? Ты, верно, думаешь, я — искушение, посланное лукавым, чтоб сбить тебя с пути? Безмозглый отшельник, разве имеет над тобою власть искуситель? Крепость берется лишь изнутри. Я — голос твоей души, я — лев, живущий в тебе. Ты облачился в овечью шкуру, чтоб не отпугивать, а подманивать людей, чтоб тебе легче было их пожрать. Помнишь, когда ты был маленьким, халдейская гадалка взглянула на твою ладонь. «Я вижу звезды, — молвила она, — и кресты. Ты станешь царем». К чему делать вид, что ты забыл? Ты помнишь этот день. Вставай, сын Давида, вступай в свое царство!

Иисус слушал его, склонив голову. Мало-помалу он узнавал этот голос, он вспомнил, что как-то слышал его во сне, и еще тогда, когда Иуда в детстве одержал над ним верх, когда, покинув дом и пробродив дни и ночи в полях, он, стыдясь, подгоняемый голодом, вернулся в дом, а в дверях его насмешками встретили единокровные братья — хромой Симон и благочестивый Иаков. Тогда и вправду он слышал львиный рык внутри себя… Вот и недавно, когда он нес крест для распятия зелота, минуя бушующую толпу, смотревшую на него с презрением, лев снова выпрыгнул из недр его души, да с такой силой, что сбил с ног.