Последнее искушение Христа

Он шлепал по грязи в синих предрассветных сумерках, спеша добраться до Генисарета. Горечь виденного им в Назарете уже осела в его душе. Распятый зелот отодвинулся в далекие глубины памяти, оттесненный каждодневными заботами — отцовскими лодками и рыбаками. Он перепрыгивал через ямы, вымытые дождем. С деревьев капало — они не то смеялись, не то плакали; проснулись птицы — день обещал быть великолепным. Но по мере того как прибывал свет, становилось видно, какие потери принес ливень на тока. Собранные пшеница и ячмень неслись теперь с потоками воды по дороге. На поля уже высыпали первые крестьяне со своими женами, которые затягивали погребальную песнь. И тут он увидел сына Марии, склонившегося над двумя старухами у разоренного тока.

Он сжал посох и выругался. Назарет с крестом и распятым зелотом снова всплыл у него в памяти. А теперь — смотрите, этот римский прихвостень оплакивает с женщинами погибшее зерно. Душа Иакова была грубой и упрямой. Он унаследовал все черты своего отца — жадность, отсутствие сострадания, громкий голос и ничем не напоминал свою добрую мать Саломею или нежного и милого брата Иоанна… Сжав посох, он с мрачной решительностью двинулся к токам.

Сын Марии со струящимися по лицу слезами поднимался, чтобы вернуться на дорогу. Старухи хватали его за руки, покрывая их поцелуями, и не давали ему уйти. Никто не мог сравниться с этим случайным прохожим в сказанных им словах утешения.

— Не плачьте, не плачьте, я вернусь, — повторял он, медленно освобождая свои руки из старых ссохшихся ладоней.

Иаков замедлил шаги — рот его открылся от изумления. Глаза римского прихвостня блестели от слез. Взгляд его то устремлялся к розовеющим небесам, то опускался вниз на землю к копающимся в грязи и плачущим людям.

— Неужто это тот, кто строгает нам кресты и распинает наших пророков? — в недоумении пробормотал Иаков. — Его лицо сияет, как у пророка Илии.

Сын Марии в это время спустился с тока и, увидев и узнав Иакова, приложил руку к сердцу в знак приветствия.

— Куда ты идешь, сын Марии? — произнес сын Зеведея как можно мягче и тут же добавил, не дожидаясь ответа: — Пошли вместе. Дорога длинная, а вдвоем мы ее скоротаем.

«Дорога длинная, и вдвоем мы ее скоротаем», — повторил про себя сын Марии, но не стал говорить о том, что промелькнуло у него в голове.

— Пойдем, — лишь ответил он, и они тронулись к Капернауму.

Некоторое время они молчали. С каждого тока доносился женский плач. Старики, опершись на свои посохи, молчаливо взирали, как потоки воды уносят зерно. Крестьяне с почерневшими лицами неподвижно стояли на своих сжатых и опустошенных полях — одни молчали, другие посылали проклятия.

— Если бы нашелся человек, готовый отдать свою жизнь, чтобы народ не умер с голода, — вздохнул сын Марии.

Иаков украдкой взглянул на него.

— Если бы ты мог стать зерном, — усмехнулся он, — чтобы спасти народ, ты бы согласился на это?

— А кто бы не согласился? — спросил сын Марии.

Ястребиные глаза Иакова вспыхнули.

— Я, — ответил он.

Сын Марии промолчал, и Иаков ощутил жгучую обиду.

— Почему я должен умирать? — возмутился рыбак. — Господь наслал ливень. Разве я не прав? — и он свирепо взглянул на небо. — Зачем Господь сделал это? Чем люди обидели Его? Я не понимаю. А ты, сын Марии?

— Не спрашивай, брат мой, это грешно. Еще несколько дней назад я тоже задавал вопросы, но теперь понял. Это и есть змей, искусивший первых людей и заставивший Господа изгнать нас из Рая.

— Что ты имеешь в виду?

— Вопросы.

— Я не понимаю, — произнес сын Зеведея и ускорил шаг.

Ему расхотелось идти дальше с этим человеком: слова сына Марии тяжело падали ему в душу, а его молчание было еще непереносимей.

Теперь они подошли к небольшой возвышенности, и вдали засверкали воды Генисарета. Лодки уже достигли середины озера, рыбная ловля началась. Из пустыни поднималось ярко-красное солнце. На берегу сияло белизной богатое селение. При виде лодок мысли Иакова тут же обратились к рыбе.

— Так куда ты направляешься? — снова поинтересовался он у своего неудобного спутника. — Гляди, вон Капернаум.

Сын Марии не ответил и лишь опустил голову. Он стыдился сказать, что направляется в обитель, чтобы стать святым.

Иаков тряхнул головой и снова взглянул на него — дурная мысль внезапно закралась ему в голову.

— Не хочешь говорить? — прорычал он. — Скрываешь? — и, схватив своего спутника за подбородок, поднял его голову. — Смотри мне в глаза. Отвечай: кто тебя послал?

— Я не знаю, я не знаю, — со вздохом пробормотал сын Марии, — может, Господь, а может… — он замолчал — его охватил такой страх, что слова застряли в горле: что если действительно им управляет дьявол?

Сухой смешок, полный презрения, сорвался с губ Иакова. Он крепко схватил Иисуса за руку и встряхнул.

— А может, центурион, твой дружок центурион послал тебя? — приглушенно прорычал он.