После всех этих лет

По каменным плитам, устилавшим пол галереи, которая вела на веранду, стали слышны шаги Теодора. Мы быстро договорились друг с другом, используя старую уловку доброй половины учителей в Шорхэвене, когда они хотят поговорить по личным делам во время учебного дня или не хотят, например, обсуждать грибковую инфекцию со своим гинекологом по служебному телефону. Я набираю служебный номер Касс и передаю, что из кабинета доктора такого-то уточняют время приема, скажем, одиннадцать часов. Это значит, что в одиннадцать ей надо быть у автомата — обычно мы использовали для этих целей автомат, расположенный у двери кафетерия — куда я ей звоню.

— Рози, — Теодор произнес мое имя так сдержанно, что мне стало ясно: надежды нет.

— Что? — спросила его Касс.

— Мой друг заверил меня, что прокуратура федерального округа и полиция не будут особенно досаждать тебе. И никаких наручников. Они согласились, чтобы Форрест Ньюэл привез ее завтра, когда стемнеет. Если у дома будут караулить фотографы, он вывезет ее незаметно через гараж в собственной машине. К сожалению, это все, чего мне удалось добиться.

— Это все?! — воскликнула Касс. — С твоими связями, я полагала…

Теодор смотрел только на жену. Я уже стала прошлым.

— Получены результаты судебной экспертизы, Кассандра. Нет никаких доказательств, что в ту ночь в доме был кто-то, кроме Рози и Ричи.

Полицейские, следовавшие за мной по дороге к Касс, держались на небольшом расстоянии. Они остановились и съехали на обочину дороги только после того, как я въехала в железные ворота Эмеральд-Пойнта. Ворота были украшены гербом: лев и листья. В профиль у льва была изысканная приподнятая кверху морда — подсознательное напоминание благополучным, честолюбивым, равным по положению соседям Картера Тиллотсона, что он король Нью-Йорка по манипуляциям с носами.

Я сидела в машине перед этим гербом эпохи Тюдоров. Я прозрела. Я свалилась с одной планеты и очутилась совершенно в другом мире, где добрые соседские отношения ограничивались тем, что за меня замолвили доброе слово, и я не буду сфотографирована в наручниках как арестованная за убийство.

Хотела бы я знать, кто из моих друзей-учителей поспешит в «Айуитнесс Ньюз», чтобы сообщить, что за моей спокойной внешностью скрывалась яростная натура. Я думала о своих учениках: кого больше всех огорчит мой арест и мой позор. Джой, нежный и субтильный? Я работала с ним после уроков, чтобы он не отстал, и, как школьный психолог, понимала, что ему надо найти способ самовыражения, найти занятие, которое вывело бы его из депрессивного состояния. Я думала о тех, кто почувствует себя обманутым? Елена из Гватемалы, выпускница моего самого лучшего класса? Ее испанский акцент был настолько сильным, что иногда я с трудом ее понимала — но как она писала! Она была рождена для изучения творчества Шекспира. Разумеется, я знала, кто первым начнет задавать загадки, типа «Что сказала миссис Мейерс перед тем, как заколоть мужа?».

Кто-то жег листья. Воздух был едкий и холодноватый. Было трудно дышать. Я сделала глубокий вдох и вспомнила, что, когда мне было восемь или девять лет, однажды, возвращаясь домой из школы, я остановилась и набрала желудей, чтобы запустить ими в Тома Дрисколла и других мальчишек-католиков, возвращавшихся из Сант-Элоизия. Я была тогда жизнерадостной и сообразительной девчонкой и знала, как привлечь внимание мальчишек.

Я подумала о том, как будут смотреть на меня присяжные заседатели, и о том ужасном мгновении между вопросом судьи: «Ваш вердикт, господа присяжные?» — и их ответом. Разрешаются ли в тюрьме строгого режима свидания в комнате или будут решетки между мной и моими сыновьями, между мной и моими внуками.

Я позвонила в дверь дома Стефани. Подождала. Позвонила еще раз. Наконец она, задыхаясь, с пылающими щеками впустила меня. На ней был бледно-желтый халат с голубой отделкой, а влажные волосы закручены таким же бледно-желтым полотенцем.

— Извини, я была наверху. Собиралась.

Она дрожала. Ветер становился все сильнее, холодный, порывистый. Я вспомнила наше первое утро в Галле Хэвен, когда Ричи, стоя на задней террасе дома, кричал мне: «Эй, Рози! Это все мое!», а ветер дул с пролива, словно аккомпанируя его возгласам.

— А почему Гансел или Гейл не открыли дверь? — спросила я. — Или ты их уволила?

— Гуннар и Ингер. У них все в порядке. Они нашли новое место в Аризоне. Там платят вдвое больше, чем мы. Удачно избавились. Картер сказал, больше никаких супружеских пар. Только горничную и няню для Астор.

Она остановилась и посмотрела на меня. Должно быть, я была похожа на черта, потому что она сразу сникла. Голос стал унылым, вялым, с тревожными нотками.

— У тебя не все в порядке, так?

— Они арестуют меня в ближайшие два дня.

— О, Боже! Рози! Успокойся.

— Не могу. Мне надо поехать домой и переодеться для похорон. Пожалуйста, Стефани, ты должна мне помочь.

Она так туго затянула халат поясом, что должна была чуть отпустить, чтобы хотя бы сделать вдох.

— Конечно, я хочу помочь тебе. Скажи только, что я должна сделать?

— Найди мне другого адвоката. Форрест Ньюэл меня уже достал…