После «Структуры научных революций»

Т. К у н: Мне трудно что-то сказать об этом. Несомненно, были философы, которые приняли это. Они начали говорить об исторической философии науки. Я был очень рад, но меня сильно беспокоило то обстоятельство, что все они пренебрегали проблемой значения, возникающей при таком повороте, следовательно, не видели несоизмеримости и тем самым устраняли философскую проблематику.

С Фейерабендом у нас сложились странные отношения. Он был в Беркли, и я дал ему сокращенный вариант рукописи книги, который послал в Чикаго. Я надеялся, что хоть в чем-то она ему понравится, однако он был страшно разозлен жесткостью, догматичностью, которые, конечно, прямо противоречили тому, во что он верил. Я пытался говорить с ним о чем-то другом, но он был непреклонен. Я продолжал свои попытки, мы даже как-то пообедали вместе, но он всегда возвращался к одному и тому же. Меня это все больше расстраивало и наконец я прекратил свои попытки. Так и получилось, что мы никогда серьезно не поговорили о наших проблемах. Псевдосоциологические элементы, содержащиеся в моем подходе, были далеко превзойдены его рассуждениями об идеальном обществе. На самом деле между нами никогда не было подлинного контакта.

В. Кинди: А что можно сказать о тех, кто пришел позже, например о Лаудане или ван Фраассене? Создается впечатление, что эта область задержалась на рассмотрении феномена науки в целом, на вопросах, поставленных вами, а теперь возвращается к обычным проблемам философии науки – к индукции, подтверждению, теореме Байеса…

Т. К у н: Меня удивляет, что вы включили сюда ван Фраассена.

В. К и н д и: Я не имею в виду, что он принадлежит к исторической традиции. Я упомянула о нем потому, что он занимается такими вопросами, как дихотомия «теория – наблюдение», и близкими к этому.

Т. К у н: Но это было задолго до меня.

В. К и н д и: Разве не вы содействовали ее разрушению?

Т. К у н: Дихотомия уже была разрушена. Мне кажется, ван Фраассен пытался возродить ее, чтобы показать, что она все еще может быть полезной. Не я был первым в ее разрушении. Различие между теорией и наблюдением было подвергнуто сомнению задолго до меня. Для философов Патнэм является, несомненно, гораздо более важной фигурой в критике этого различия. Он написал немало значительных статей на эту тему.

А. Б а л т а с: Мне кажется, у нас взгляд на то, о чем вы сейчас упомянули, иной, нежели в Штатах. Попробую пояснить, что я имею в виду. У нас в Греции, а также в Италии, во Франции и, возможно, в других странах сложилось такое представление об этом периоде: в Штатах был логический позитивизм с его собственными проблемами, существовала некоторая критика в рамках этой традиции, затем появились вы и, так сказать, изменили парадигму. И благодаря этому изменению люди, которые двигались в этом направлении и подвергали критике основную структуру логического эмпиризма, присоединились к вам и объединили усилия – не в смысле написания совместных статей, но вы понимаете…

В. К и н д и: Вы открыли эту область…

Т. К у н: Уверен, что так оно и есть, но тем не менее меня удивляет, что вы включаете сюда ван Фраассена и Лаудана… Лаудан сказал, что он занимался исторической философией науки. Но на счет моей книги он высказывал лживые измышления. Ему указали на это, и он стал более корректен. Он пытается защищать традиционный взгляд на научный прогресс как на все большее приближение к истине, абсолютно не учитывая указанных мною проблем. С моей точки зрения, все это полная чепуха!

Человек, который занимался и философией, и историей, который поддержал меня и которого я очень люблю, это Эрнан Макмаллин. Он действительно поддерживал меня все эти годы. Ему не нравились какие-то мои выводы, но для меня это было полезно. Новое я нахожу в том, и это меня радует, что историки науки все глубже погружаются в содержание науки, а известные философы науки все чаще обращаются к истории. И они делают это так, как мне хотелось бы. Это очень приятно видеть.

В. К и н д и: Кто из философов теперь ссылается на вас?

Т. К у н: Джон Эрман, например. Кларк Глимур иногда это делает, но я не считаю, что я его стимулировал. Джон Эрман был продуктом программы по философии и истории науки в Принстоне. Он посещал мой семинар в первый год моего пребывания в Принстоне, и после этого я с ним общался. Возможно, это сыграло какую-то роль. Еще начал работать в этом ключе Рон Гиейе. Среди философов науки постепенно возрастало влияние иного подхода к примерам из истории.

Впервые я обнаружил, насколько значительные изменения произошли в этой области, когда неожиданно был избран президентом Ассоциации философии науки пять или шесть лет назад. А ведь я даже не был членом этой Ассоциации! Атмосфера в среде философов науки очень сильно изменилась. И я, хотя не я один, кое-что для этого сделал.