После «Структуры научных революций»

К сожалению, как отмечено в моей предыдущей статье, представители этой философской традиции обычно черпают примеры из изменений иного вида, которые затем соответствующим образом обрабатываются. В итоге почти не осознается широкая распространенность изменений, когда отбрасываются и заменяются фундаментальные концептуальные соглашения некоторой научной области.

Конечно, как отмечает Туллин, эти два вида изменений тесно связаны между собой: в науке революции не более сокрушительны, чем в других сферах жизни, однако признание непрерывности развития, проходящего через революции, не должно побудить историков или кого бы то ни было отказаться от понятия революции.

Слабая сторона «Структуры научных революций» – в ней только названо, но не проанализировано явление «частичной коммуникации». Частичная коммуникация никогда не была, как выражается Туллин, «полным [взаимным] непониманием» (с. 43). Этот термин обозначал проблему, требующую дальнейшего рассмотрения, а не нечто непостижимое. До тех пор, пока не исследуем ее тщательнее (я выскажу некоторые соображения по этому поводу), мы будем продолжать ошибаться относительно природы научного прогресса и познания в целом.

Статья Туллина не убеждает меня в том, что все научные изменения мы должны истолковывать одинаково.

Однако фундаментальный вопрос, поставленный в его статье, остается. Можем ли мы отличить простое уточнение и обобщение признанных убеждений от таких изменений, которые включают в себя их реконструкцию? В наиболее показательных случаях ответом будет очевидное «да». Теория спектра водорода Бора была революционной, в то время как теория тонкой структуры водорода Зоммерфельда – нет; астрономическая теория Коперника была революционной, а тепловая теория адиабатического давления таковой не была.

Эти примеры слишком радикальны, чтобы быть вполне информативными: существовало слишком много различий между сопоставляемыми теориями, и революционные изменения затрагивали слишком многих. К счастью, мы можем не ограничиваться ими: теория электрической цепи Ампера была революционной (по крайней мере для французских ученых), поскольку разделила течение электричества и электростатические явления, которые до этого концептуально не различались. Опять-таки и закон Ома был революционным и вызвал сопротивление, поскольку требовал объединения понятий, которые ранее применялись отдельно для тока и заряда [116] .

С другой стороны, закон Джоуля – Ленца, связывающий тепло, генерируемое в проводнике, с сопротивлением и током, был продуктом нормальной науки, поскольку и количественные эффекты, и понятия, необходимые для их выражения, уже были известны. На уровне, который не был очевидно теоретическим, открытие кислорода Лавуазье (не Шееле и, безусловно, не Пристли) надо признать революционным, поскольку оно было неотделимо от новой теории горения и окисления. Однако открытие неона таковым нельзя считать, поскольку уже обнаружение гелия сопровождалось введением понятия инертного газа и существовала периодическая таблица.

Интересно, как далеко может быть продолжен этот процесс разделения открытий? Меня часто спрашивали, было ли то или иное изменение «нормальным или революционным», и я обычно отвечал, что не знаю. Дело не в моей или чьей-то еще способности ответить на этот вопрос в каждом возможном случае, а в том, применимо ли это подразделение к гораздо большему числу эпизодов, чем было рассмотрено до сих пор.

Затруднения с ответом отчасти объясняются тем, что отличение нормальных эпизодов от революционных требует тщательных исторических исследований, но очень немногие периоды истории науки исследованы достаточно глубоко. Должно быть известно не только обозначение изменения, но также природа и структура групповых соглашений до и после этого изменения. Для установления этого часто необходимо также знать, как было воспринято изменение, когда его предложили впервые. (Именно здесь я чувствую наиболее острую потребность в дополнительных исторических исследованиях, хотя не согласен с выводами Перси Уильямса из наличия такой потребности и сомневаюсь, что результаты таких исследований приведут к сближению моей позиции и позиции сэра Карла.)

Мои затруднения, однако, имеют более глубокий аспект. Хотя многое зависит от дальнейших исследований, требуются исследования не просто того вида, о котором говорилось выше. Кроме того, построение аргументации в «Структуре научных революций» несколько затемняет природу того, чего не хватает. Если бы я теперь переписал эту книгу, то существенно изменил бы ее построение.