После «Структуры научных революций»

Обращение к решениям такого рода можно истолковать двояко. Его можно рассматривать как обозначение или описание моментов выбора, для которых еще нужно указать способы действия, применяемые в конкретных случаях. При таком истолковании Лакатос обязан пояснить, каким образом ученые должны отбирать утверждения, которые считаются неопровержимыми по установлению. Он должен также уточнить критерии, позволяющие отличить прогрессирующую исследовательскую программу от регрессирующей, и так далее. В противном случае это разговор ни о чем.

Или же его высказывания о необходимости конкретных решений можно истолковать как полные описания (по крайней мере по форме, а их конкретное содержание может быть предварительным) тех указаний или принципов, которым должен следовать ученый. При такой интерпретации третье указание могло бы выглядеть так: «Будучи ученым, вы не можете уклониться отрешения вопроса о том, прогрессирует или регрессирует ваша исследовательская программа, и вы обязаны либо разрабатывать свою программу, либо отказаться от нее».

Второе указание выглядело бы так: «Разрабатывая вероятностную теорию, вы должны постоянно спрашивать себя, не является ли результат определенного эксперимента настолько невероятным, что он несовместим с вашей теорией, и, будучи ученым, вы должны отвечать на этот вопрос». Наконец, первое указание следует читать так: «Как ученый вы должны рисковать, выбирая определенные утверждения в качестве базиса своей деятельности и игнорируя – по крайней мере до тех пор, пока ваша исследовательская программа развивается, – все реальные и потенциальные нападки на них».

Второе истолкование, конечно, слабее первого. Оно требует тех же самых решений, однако не указывает правил, которым должны подчиняться эти решения. Вместо этого оно соединяет эти решения с оценочными суждениями (об этом я еще скажу), а не с измерениями или вычислениями. Тем не менее, рассматриваемые только как некие императивы, вынуждающие ученых к принятию определенных решений, эти указания способны оказать глубокое влияние на развитие науки. Группа, члены которой не хотят бороться с такими решениями (настаивая на других или вообще не принимая никаких решений), будет действовать заметным образом иначе и ее дисциплина будет развиваться иным образом.

Хотя рассуждения Лакатоса по поводу его предписаний часто выглядят двусмысленно, полагаю, его методология существенно зависит от второго их понимания. Он очень мало говорит об алгоритмах, посредством которых принимаются рекомендуемые им решения, и смысл его анализа догматического и наивного фальсификационизма в том, что он не считает возможным уточнение таких алгоритмов.

Но тогда его предписания – пусть не всегда по содержанию, но по форме – вполне тождественны моим собственным предписаниям. Они выражают те идеологические обязательства, которые должны принимать ученые для того, чтобы их деятельность была успешной. Следовательно, они социологичны в том же смысле и в той же степени, как и мои объяснительные принципы.

В таком случае я не понимаю его критики и не вижу, в чем, собственно, мы с ним расходимся. Однако одно из примечаний в конце его статьи намекает на ответ:

«Имеются две разновидности психологической философии науки. Согласно одной из них, никакой философии науки не существует, имеется лишь психология индивидуального ученого. Согласно другой, существует психология «научного», «идеального» или «нормального» мышления. Это превращает философию науки в психологию такого идеального мышления… Кун не видит этого различия» (с. 180, № 3).

Если я правильно понимаю, первый вид психологической философии науки Лакатос ассоциирует со мной, а второй приписывает себе. Однако в отношении меня он ошибается. Мы вовсе не так далеки друг от друга, как следует из его описания, а там, где действительно расходимся, его буквальная позиция потребовала бы отречения от нашей общей цели.

Лакатос отвергает объяснения, требующие обращения к факторам, которые индивидуальны для каждого ученого («психология индивидуального ученого» в противоположность «психологии… «нормального» мышления»). Однако в этом мы не расходимся. Я обращаюсь только к социальной психологии (я предпочитаю термин «социология») – области, которая вовсе не является индивидуальной психологией, повторенной п раз. Поэтому единицей моего объяснения является нормальная (то есть не патологическая) научная группа, члены которой, конечно, отличаются друг от друга, однако эти отличия не доходят до тех, которые делают каждого индивида уникальной личностью.