После потопа

— Как третьего дня я принесшей это радостное известие… Ну, случай там я имел узнать. Не могу я вам этого сообщить, слово с меня взяли… Одним словом, я ей говорю: "Сестрица, Лизавета Николавна, готовьтесь!.." Она: "Ах!" — да тут, на месте, без памяти… Совсем без памяти. Я, признаться, до сих пор думал, что это дамы так только, как бы сказать учтивее?.. спектакль, что ли, домашний устроивают…

— Ох, уж дядюшка твой! — сказала его жена Всеволоду.

Гостья смеялась.

— Нет-с, точно, без памяти. Я, натурально, в аптеку. Очень, очень расстроилась…

— Какая погода прекрасная, — заметила гостья.

— Да-с, нам, к нашей радости, и денек такой, — сказал хозяин.

— Э, нет, братец Андрей Иваныч, ты уж, пожалуйста, больше не умиляйся, не умиляйся, повоздержись. Сюжет неприятный, да и существенным позаймемся. Я вот припоминаю, такая погода… Освящение Исаакия изволите помнить, батюшка?

— Это точно; такой же день был прекрасный.

— И как пели, ах, великолепно! — воскликнула тетка.

— Изволили быть? — спросил гость.

— Где нам! — отвечал за нее муж. — Тогда по билетам, двор, посланники. Нет, мы с ней на репетиции были…

— На репетиции? — повторил священник.

— На пробе то есть! — отвечал тот и захохотал. — Всё равно!.. Тысячу двести певчих-с! подумать только! Как грянули только "Тебе, бога, хвалим"… Знаете, я люблю, чтобы это… грандиозное все! Тысячу двести голосов!

— Да!!

— А в самый день освящения, вот их — гимназисты они были — водил смотреть ход, парад… И досталось же мне от Лизаветы Николавны!

— Как же, выдумали вести детей в тесноту, — возразила мать, взглядывая на сыновей.

— Детей? Да какие же они уж дети были, гимназисты-то? они и теперь еще не дети ли? А, маменька? Всеволод, ты дитя, что ли?

— Дитя, — отвечал он, продолжая есть.

— Только что в карцере высидел, — пошутил гость.

— И поделом! — подхватил дядя. — И не мешало бы еще…

— Ох, что вы говорите.

— Глядите, глядите, испугалась! — вскричал дядя.

Он захохотал; ему вторили.

— Слава богу, прошло, и не верится, что вот они… — говорила, смущаясь, мать.

— Ничего, сестрица, прошло. Нечего вам больше себя беспокоить… Блестящий тогда парад был, изволите помнить?

— Как же-с, — отвечал гость, — я тогда был при взводе на площади.

— Действующим лицом то есть. А мы только зрители… Ты, зритель, помнишь?

— Ничего особенного, — отвечал Всеволод, занятый с кузиной, — стреляли, темно стало от дыма.

— Тысячу орудий, милостивый государь мой, на набережной, на судах!

— Так что же? Стрельба — впечатление скверное.

— Ты, однако… — начал дядя и повернулся на месте.

Тетка погрозила Всеволоду пальцем; отец беспокойно оглянулся, мать заторопилась, не понимая.

— Даже здесь земля дрожала, — сказала она гостье, — моя покойница Анночка так перепугалась…

— У них еще дочь была? — спросила гостья тетку.

— Да, — отвечала та снисходительно. — Гораздо старше моей Ольги. Ольге теперь только шестнадцать, а та умерла шестнадцати. Средняя была между братьями. Так тогда это странно случилось: Аннета и вот Николай вместе простудились, вместе слегли; она не выдержала, а он… Единственная дочь!

— Да!.. иногда судьба… — сказала гостья и посмотрела на Николая.

Он встретил ее взгляд и потупился; он вообще конфузился. Он был тоже недурен собою, но совсем в другом роде, нежели брат: выше его ростом, стройнее, но худее и неловок; его руки висели безжизненно; будто не находя им места, он беспрестанно их сжимал и ломал пальцы. Он был странно, не болезненно, а как-то устало бледен; его темные глаза окружились; мягкие волосы прядями прилипали ко лбу. Иногда он посматривал по сторонам, тоже устало, будто ища, где отдохнуть, или думая, скоро ли все это кончится, впрочем, без нетерпения, без скуки, равнодушно. Он и оглядывался редко, и не говорил положительно ни слова. Этого никто не замечал, хотя молодой человек был тоже героем дня и тоже для него устроился этот праздник…