После потопа

Дом был маленький, деревянный, с светелкой. Большие искривленные деревья разбросали на крышу свои нежно опушенные ветки; воробьи кружились, собаки лаяли, где-то запел петух — совсем деревня.

— И стол накрыт! — сказал дядя Всеволоду, проезжая мимо окошек.

В окошки выглянули лица. На крыльцо выбежала женщина. В одну секунду головы молодых людей очутились у нее на груди; она прижимала их обе… обе!.. целовала, рыдала, безумная…

— Э, мамочка, будет, милая! — вскричал Всеволод, поднял ее на руки и понес в дом.

В прихожей было тесно и шумно, из отворенной кухни чадило; дядя заметил это и распорядился. Толпилось множество женщин — кухарка, горничная, их знакомые, дворник, девчонка в ярком платье, барышня в шиньоне. Очень полная дама, в шелку, в кружевах, стояла на пороге залы, держась обеими руками за притолки.

— Вот они, птички выпущенные, — говорила она любезно. — А как я дальше не пущу?

Она, кажется, заранее готовила это приветствие.

— Здравствуйте, тетушка, — сказал Всеволод, подходя целовать ее руку.

— Не пущу, не стоите, не надо вас… за уши вас надо, за уши, — повторяла она, приводя угрозу в действие и целуя красивый лоб племянника. — Что вы тут наделали… Вот такие-то сцены!

Она кивнула на мать. Та сидела, как ее посадили, на сундуке, и все еще обнимала меньшого сына.

— Лизавета Николавна, довольно, друг мой. Позвольте и мне поздороваться с Колей… Дайте ей воды, — приказала она горничной. — Ольга, que faites-vous? venez isi… {что вы делаете? идите сюда… (франц.).} Коля, какой ты бледный. Ну, здравствуй… что?.. Да!.. Так и быть; что ж, ты еще так молод… Право, Лизавета Николавна, довольно; ведь есть и благоразумие…

— А пуще всего, матушка, — заговорил дядя, — голодны мы, четвертый час.

— Пожалуйте, барыня, — сказала ей горничная.

Мать ушла в кухню.

— Андрей Иваныч, братец, идем, пора!

— Нет, ведь прежде надо… — заторопился отец, — уж все готово; там и батюшка…

— Пойдемте, — повторяла тетка.

— Позвольте! — возразил ей Всеволод.

Он расцеловал горничную, тормошил девчонку, вертел старую кухарку, свою бывшую няньку, разыгрался, как маленький. Девчонка визжала; нянька его толкала.

— Э, сорвиголова какой был! Ступай-ка лоб перекрести: вот Николай Андреич, честь честью, а ты чего…

— Постой же ты, старая, — закричал он, хохоча, и погнался за нею в кухню.

— Всеволод, mon cher! Ах, шалун! Оставь их! — вступилась тетка. — Иди, там ждут.

— Тетушка, что ж Оленька не целуется? Загордилась, что ли, или уж оттого, что невеста?..

— Да иди же!

В зале был священник, еще гость, отставной военный, и нарядная дама, устало сидевшая на диване.

— Вот! — сказала тетка, смеясь, ведя Всеволода и представляя его гостям. — Я говорю, что их следует…

Гость подал руку; гостья медленно протянула свою и прошептала:

— Поздравляю вас.

Священник надел ризу; дьячок готовил кадило. Отец зажигал свечи на маленьком столике, накрытом пред образами.

— Поскорее бы, — говорил дядя. — Никак, с водосвятием?

— Нет, просто благодарственный.

— Ну и прекрасно. Поскорее. Пора, устали.

— Помолиться — не тягость, — заметил священник.

— Так вы, значит, Оленька, гимназию вашу — побоку?

— Ах, Всеволод, — прервала тетка. — Под благословение… подойдите же… Nicolas!

Всеволод присмирел и пошел, улыбнувшись кузине; та опустила глазки, улыбаясь тоже…

— Какой вы смешной, — сказала она, когда он воротился к ней.

— Вы, Оленька, очень похорошели, — шепнул он.

— Это я и без вас знаю, — отвечала она так же тихо.

— Нет, нет, вас разлучить надо, — прервала тетка, уводя его за руку к окну, где располагалась для молебна, — стань тут со мной, тут свежее.

— "Благословен бог наш", — начал священник.

— Где же… — спросил, оглядываясь, отец.

— Лизавета Николавна, что ж вы, матушка? — крикнул в дверь дядя.

Она вошла, спеша и спотыкаясь. Ее растерянное лицо на минуту как будто напомнило, что происходит что-то не совсем обыденное, совершается не просто заказной обряд… напоминание какое-то беспокоящее и скучное. На нее старались не смотреть. Она стала на колени, как вошла, у двери. Когда священник обратился читать евангелие, она вдруг встала, подошла к сыновьям, взяла их за руки и подвела обоих. Священник накинул им епитрахиль на голову. Мать стояла рядом с ними, выпрямившись; она никого не видала…

Дядя подпел дьячку: "Тебе, бога, хвалим".

Чрез несколько минут все садились за стол.

— Наконец-то!.. Благословите, батюшка…

Обед, хоть запоздалый, удался. Дядя оживлял его, заводил разговоры, угощал и похваливал.

— Отлично, матушка сестрица Лизавета Николавна, честь вам и слава, — повторял он всякий раз, как она являлась вслед за блюдом. — Надо окуражить, — снисходительно прибавил он, обращаясь, к гостям, когда хозяйка снова вышла. — Что ж, ведь в самом деле женщина безумная была! Не легко-с.

— Не легко, — подтвердил священник.