После первой смерти

Когда взошло солнце, меня вдруг осенило, что я наконец нашел ответ на свой вопрос. Дуг был тем самым неведомым любовником Гвен. Это означало, что он и был тем самым неведомым убийцей и дважды убил, чтобы обвинить в этом меня. Некоторое время я обдумывал это, поворачивая и так и эдак. На первый взгляд логика была безупречной. Но многие вещи со временем оказывались гораздо более противоречивыми, чем на первый взгляд. Я исходил из того, что если у Гвен был любовник, то этот человек обязательно должен быть и убийцей. Теперь чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что уравнение, которое я пытался решить, имело две неизвестные. X был любовник, а Y был убийца, и не было никаких оснований заранее считать, что X = Y. Теперь же, когда X стал мне известен, это представлялось еще менее вероятным.

Их роман не производил впечатления всепоглощающей страсти. Он закончился, и закончился так, что Кей Макьюэн, во-первых, узнала об этом и, во-вторых, не сочла его достаточным поводом, чтобы уйти от мужа. Теоретически эта любовь могла побудить Дуга повесить на меня убийство. А когда все получилось, он мог решить, что Гвен, в конце концов, не так уж ему и нужна, или что он должен остаться с Кей, или что-нибудь еще.

Но потом, когда пять лет об этом никто не вспоминал, когда Гвен вышла замуж за другого человека за три тысячи миль отсюда в противоположном конце страны, зачем было Дугу подставлять меня во второй раз? Он лучше, чем кто-либо, знал меня. Он лучше, чем кто-либо, знал, что у меня не было и тени сомнения в том, что убийство Евангелины Грант — моих рук дело, что у меня даже в мыслях не было пытаться оправдать себя, что единственное, чего я хотел, — это как-нибудь, как угодно, но все же оставаться на плаву. Для первого убийства у Дуга еще мог быть мотив, хотя бы и не очень убедительный. Но для второго я, сколько ни старался, при всем желании не мог придумать подходящего основания.

Конечно, у Гвен мог быть не один любовник. Несмотря на слова Линды, Расселла Стоуна нельзя было исключать полностью. И Пит Лэндис, что бы она там ни говорила, тоже еще мог оказаться человеком, которого я ищу. И...

Замки из песка. Пустые измышления.

Все оставалось там, где было. Я не продвинулся, ни на шаг. Я не привык к работе детектива, и, хотя в том, что касалось тактики, иногда демонстрировал некоторые успехи, стратегия выдавала дилетанта и в лучшем случае заслуживала упрека в отсутствии ясности. Мне было известно достаточно большое количество фактов, некоторые из которых мне лучше было бы вовсе не знать, но я до сих пор не мог дать хоть сколько-нибудь стоящего ответа на вопрос, кто мог убить Робин или хотя бы зачем.

Где-то ближе к десяти утра я наконец заснул. Мне снился дурацкий сон про девушку с тремя голубыми глазами: третий глаз, несколько меньше других, располагался над переносицей, между бровями. Она все время что-то говорила, обращаясь ко мне, и третий ее глаз все время моргал. Я проснулся около шести, но сон все стоял перед глазами, и я не мог от него избавиться. Этот образ не шел у меня из головы и долго меня преследовал. Я пытался вспомнить, как выглядела остальная часть девушки, но вспоминался только лишний глаз.

Я просмотрел свежие газеты. Последнее время обо мне стали писать меньше, что позволило мне чуть увереннее ходить по улицам, но сейчас Линда дала им свежий материал, способный вызвать большой интерес, — не важно, насколько он был правдивым, — и вот я снова присутствовал на страницах прессы. Моему исчезновению из Ларчмонта не было дано официального объяснения. Если полиция и догадалась, что я угнал «плимут», или узнала, где я его бросил, в нью-йоркской «Пост» об этом пока ничего не знали.

Я поужинал, потом забрал газету к себе в номер и прочитал от корки до корки. Потом попытался решить, куда теперь идти и что делать. Несколько дней подряд я провел в кипучей деятельности, а сейчас делать было нечего, и это выбивало меня из колеи.

Думаю, на меня подействовал ряд обстоятельств. Статья в газете плюс то, что меня чуть не поймали в Ларчмонте, испугало меня. Я боялся выходить из номера и чувствовал, как во мне растет прежде незнакомая мне боязнь замкнутого пространства — словно комната была ловушкой, в которой меня легко было схватить в любой момент. Что мне делать, я не знал, но как никогда был обуреваем жаждой деятельности. Около одиннадцати часов я вышел из гостиницы и побрел по направлению к Таймс-сквер.

Девочки уже стояли по Седьмой авеню, хотя время серьезной работы еще не наступило. Большинство прогуливались, только некоторые скрывались в проемах дверей или делали вид, что изучают киноафиши. Группка безупречно одетых негров-сутенеров стояла перед входом в бар Уэлана на Сорок седьмой улице, при взгляде на них делалось понятно, что значит «понты». Копы в униформе следили за порядком и на все закрывали глаза. Парочка моряков сняла двух девиц. Я держался в тени, купил себе на улице папайевый сок и методично приканчивал пачку сигарет.