После первой смерти

Интересно, пользуются ли еще тайниками для ключа? Я стал осматривать все машины подряд, проверяя подозрительные места в нижней части левого и правого крыла, впереди и сзади машины, поначалу чувствуя себя довольно глупо, а потом и вовсе полным идиотом, когда в поисках ключа приближался к десятой или двенадцатой машине. Но в конце концов мне попался «плимут» с откидным верхом, выпущенный всего год назад, владелец которого откликнулся на призыв распространителей тайников для ключа. Скорее всего, он купил эту штуку примерно тогда же, когда и автомобиль, и с тех пор к ней не прикасался. Тайник для ключа покрылся грязью и ржавчиной. Но он послушно открылся, и ключ легко вставился в отверстие зажигания.

Я долгое время не садился за руль, я не знал здешних дорог. Вождение машины — это как секс или умение плавать: раз научившись, не забываешь никогда. Дороги — да, но стоило выехать из города, как я начал ориентироваться по дорожным указателям и понял, где нахожусь. Были некоторые вещи, о которых я предпочитал по дороге не думать. Я включил радио, и между звуками рок-н-ролла на музыкальной волне, незнакомым шоссе и чужой машиной для прочих мыслей почти не осталось места.

* * *

Я бросил машину где-то в Вест-Сайде и пешком прошел к гостинице. Ночь я провел без сна. Мне мучительно хотелось напиться. Но когда я наконец решился встать, выйти из отеля и купить себе выпивку, было уже четыре часа, и все бары закрылись. Я остался ни с чем, все время пытаясь заснуть, но мне это не удалось.

Со слов моей бывшей невестки, у Гвен был роман с Дугом Макьюэном. Линда, конечно, не принадлежала к людям, органически неспособным говорить неправду; единственное, что побуждало ее быть правдивой, вместо того чтобы врать, — то обстоятельство, что правда на этот раз была больнее. В данном случае она, по-видимому, состояла в том, что друг, которого я любил, украл у меня женщину, которую я любил, — в сложившихся обстоятельствах мое собственное отношение казалось вполне предсказуемым.

Но дело в том, что вещи редко настолько же просты, насколько кажутся. Неконтролируемое бешенство, чувство, что меня использовали и безжалостно обманули, так и не появилось. Время может больше, чем просто лечить раны. Время иногда способно заранее нарастить рубец, так что удар не ранит, а только скользит по поверхности.

С тех пор прошла вечность. Женщина, которую я любил, стала женщиной, которую я больше не любил. Все это случилось пять лет назад, пять немыслимо долгих лет, и за эти пять лет мой мир так сильно изменился, что в нем не было места этому предательству. Участниками драмы были моя бывшая жена (которая теперь изменяла мне каждую ночь, или как там у них получалось по их расписанию, совсем с другим мужчиной, за которым она к тому же была еще и официально замужем) и единственный оставшийся у меня, мой лучший друг, чья судьба теперь на удивление тесно переплелась с моей и с кем мне теперь невозможно было общаться. Я мог бы проклинать их за б...ство и ренегатство, но я был настолько далек от этой реальности, что случайная рифма поразила меня гораздо больше, чем устрашающие масштабы преступления.

Я верил, что так все и было. Я знал, что так все и было. При взгляде с моей теперешней, выигрышной позиции, когда я располагал сведениями, освеженными в памяти Линдой, мне живо вспомнились все те моменты, начиная с вечера воскресенья, в которые Дуг был неискренен. Еще лучшим подтверждением могли послужить слова Кей, сказанные чуть раньше в тот же вечер, — не важно, что они были произнесены на грани срыва.

Алекс, оставь нас в покое! Не впутывай нас в это! Все в прошлом! Это сейчас не важно, можешь ты понять? Все уже быльем поросло, мы все давно об этом забыли...

В тот момент я принял эти слова за ничего не значащую истерику, то, что не нужно понимать буквально. Что поросло быльем? И о чем все давно забыли? О нашей дружбе, так понял я тогда. Но сейчас казалось очевидным, что, по мнению Кей, я знал об этом романе — поскольку она сама, судя по всему, уже давно знала о нем.

И я поверил. Я поверил в это, и я лежал в кровати без сна и пытался как следует разозлиться, но не мог. Что вовсе не означает, что я ничего не чувствовал. То, что я чувствовал на самом деле, складывалось из двух разных чувств, не смешивавшихся между собой: с одной стороны, ощущение оторванности от всего мира, тревожившее меня; с другой стороны — что-то наподобие того, что должен чувствовать ребенок, спустя долгие годы узнавший, что он в своей семье не родной.

Выбивающее почву из-под ног открытие, заставляющее сделать вывод, что самые главные люди в его жизни — не те, кто он думал, и что сама его жизнь не такая, какой он привык ее считать.