После ночи — утро

Но смелость тут же покинула его. Казалось, люди разглядывают не костюм, а прицениваются к нему самому, будто гадая, что за человек перед ними. Разом вспотев, Платон Николаевич стал опасливо озираться по сторонам: как бы не увидел его кто-нибудь из знакомых. Он продал костюм за первую предложенную цену. Какая-то спекулянтка, в упор разглядывая Васенина, торжествующе сообщила окружающим:

— Я говорила: костюм ворованный. Вишь как глаза прячет. Меня не проведешь.

Васенин получил деньги и, не считая их, бегом кинулся с рынка. После этого он никогда ничего не продавал.

III

В конце овощного ряда Платон Николаевич снова столкнулся с высоким парнем в клетчатой кепке, и они как-то сами собой пошли рядом. Пахло влажным укропом и земляникой. Прилавки были расцвечены сочной зеленью свежевымытого лука, яркими горками красного и фиолетового редиса. Васенин время от времени взглядывал на парня. Из-под клетчатой кепки торчали колечки русого чуба, оттеняя широкоскулое смуглое лицо, придавали парню ухарский вид. Даже его плечи возвышались над десятком голов.

Шагал он широко, по-хозяйски ставя ноги, одобрительно поглядывая вокруг себя, миролюбиво подталкивал людей, не обижался, когда толкали его. Но когда какой-то мужик с корзиной лука чуть не сбил Васенина с ног и, ругнувшись, заспешил было дальше, парень придержал его за полу пиджака, потребовал:

— А ну-ка извинись перед человеком!

Платону Николаевичу чем-то нравился его спутник. Наверное, нелегко с ним мастерам на работе. Ему надо было зайти еще в мясной павильон, но не хотелось отставать от парня, и он приостановился у створчатых дверей:

— Мне еще мяса надо купить. А вам куда?..

— Да никуда. Я-то ведь так. Мне ничего не надо. В общежитии живу. Шел с работы — дай, думаю, погляжу на людей.

Подождав, пока Платон Николаевич купит продукты, он увязался проводить его до дому. Дорогой, шлепая по мокрому тротуару здоровенными сандалетами, рассказывал о себе.

Несмотря на свои двадцать шесть лет, он казался бывалым человеком. После армии прорыбачил два года на Чукотке, потом завербовался на сезон в Воркуту — строить железную дорогу. Но нигде не работал с охотой. Сейчас трудится в мартене подручным сталевара, учится в вечернем техникуме.

— Нравится работа?

— Да вроде бы ничего работа, только порядку у нас в цехе маловато. Некоторые руководители только и делают, что «руками водят». А посоветуй что-нибудь дельное, так они тебя вплоть до оскорбления личности… Дескать, не суй своего носа дальше шлаковой летки. А я не виноват, что мои глаза все видят. Не только цех — весь завод, а может, и того больше.

«Так вот ты, оказывается, каков гусь, — слушая парня, думал Платон Николаевич. — Нигде ему, видишь ли, не нравится. Везде надо свой нос сунуть. А что будет, если все такими станут? Анархия. Митинговать вас больно научили за последнее время. Хозяева на готовое». И вслух съехидничал:

— Чему вы можете научить, интересно знать, если сами на заводе без году неделя?.. А есть такие — всю жизнь заводу отдали.

— Нашли чем хвалиться, — простодушно усмехнулся парень. — А я не собираюсь свою жизнь там оставлять. Выжимать надо из завода все до капельки. Чтобы он гудел, злился и до дрожи боялся меня. Вот так, папаша. — И, сбавляя тон, продолжал: — Как варить сталь, я, конечно, никого не учу. Сам пока не умею, а кое-что уже увидел. Могу подсказать.

— Может быть, научите нас, стариков, как жить? Неправильно мы живем, а? Вы же столько жизненных наук прошли. Как же!..

— Вы больно, папаша, обидчивый. Не знаю как величать. Выслушать не хотите.

Васенин посмотрел на парня, нахмурился. Сдерживая себя, покашлял:

— Вот уже лет двадцать называют меня Платоном Николаевичем.

Парень улыбнулся своими нагловатыми умными глазами.

— Извините, Платон Николаевич, если что не так сказал. Я ведь не хотел вас обидеть. Наоборот. Вы мне даже очень нравитесь. — И, протянув сталевару свою широченную ладонь, отрекомендовался: — Павел Касьянов. А о вас я в цехе много слышал. Помнят вас там. — Он взял Васенина за локоть, придержал его, пока тот сбавил шаг. — Вы не торопитесь?

— Торопиться мне некуда, — вздохнул Платон Николаевич. — До смерти далеко.

— Далеко, — подтвердил Касьянов, пристально из-под козырька посмотрев на своего спутника. — Так вот слушайте… В прошлом году мое рацпредложение приняли, хотя и без году неделя на заводе. Правда, до сих пор на меня кое-кто зверем смотрит. А казалось бы, за что? За то, что полезное дело сделал?

— Вы, кажется, о рацпредложении хотели рассказать?

— А я о чем?.. Так вот. Мне с печной площадки весь цех видно. И разливочный пролет, и шихтовый. Ну, между делом и наблюдаешь, кто по целым дням без работы слоняется. Ветер гоняет. Вот, значит, такой-то простоял у одного столба два часа, выкурил пять папирос и перешел к другому. Я его на карандаш. Другой под ногами у разливщиков путается. Кто совесть имеет, тот хоть руками им помогает, дублирует сигналы крановщикам, а иной мешает только. Таких у меня в блокноте больше двадцати человек насчиталось. Понятно, кое-кто из начальства попал.