После любви

«Та еще штучка» – вовсе не комплимент. И не первое подвернувшееся под руку слово, в отличие от универсальной «красотки». В голосе не-Шона мне чудится настороженность, скрытая угроза и еще что-то… Что-то, что позволяет предположить: странный бармен знает обо мне больше, чем знаю я сама. Или думает, что знает.

Мне пора покинуть «Cannoe Rose». Я и так задержалась здесь дольше, чем предполагала.

– Спасибо за гостеприимство.

– Остались довольны посещением? – живо интересуется не-Шон.

– Еще бы.

В подтверждение своих слов я вытаскиваю из стеклянной чаши несколько картонок со спичками и бросаю их на дно рюкзака. Это должно означать: красотка обязательно поделится впечатлениями о баре с людьми, чьи имена значат для нее больше, чем просто упоминание через запятую.

– Я не слишком размахнулась?..

– Не слишком, – успокаивает меня бармен. – Берите сколько хотите. Они для того здесь и лежат.

И еще для многого другого, бедный Фрэнки!..

Вашей любви —
Это все, чего жаждет мое разбитое сердце.
Но вместе мы не будем никогда. И потому —
Я отпускаю вас на волю.
И я хочу, чтоб вы нашли приют от бури и огонь,
Который вас согреет.
Но больше всего я хочу
Вашей любви…

Всхлипы музыкального автомата несутся мне в спину, «любовь» – вот последнее, что я слышу, оставляя «Cannoe Rose».

Занятный кабачок.

Надо бы вернуться в него еще раз, говорю я себе, прекрасно зная, что больше не вернусь.

* * *

…Пролом в стене, коридор с коптящими факелами, арка с низкими хлопающими дверцами, – теперь должна наступить очередь коридора с плохим освещением: за время моего пребывания в баре освещение нисколько не улучшилось, наоборот – стало еще хуже. Лампочки под потолком едва подают признаки жизни, не хватало, чтобы они погасли, прежде чем я доберусь до конца коридора! Расстояние совсем не криминальное, метров двадцать – двадцать пять, быстрым шагом я преодолею их за несколько секунд, а еще можно припустить бегом.

Мне совсем не нравятся дряхлые источники света, от них можно ждать любой подлости. Такой, как эта, например: судорожно померцав, они гаснут.

Все разом.

Коридор погружается в темноту, вот проклятье!..

Новая жизнь вовсе не избавила меня от страхов и фобий прежней: темнота так и осталась моим врагом, препятствием, которое трудно преодолеть. Система координат потеряна безвозвратно, и я снова оказываюсь в безвоздушном, беззвездном пространстве; с кожей, липкой от пота, с зажмуренными глазами, с запоздалыми сожалениями по поводу не купленного когда-то самоучителя по испанскому.

Да-да, я могла бы изучить испанский, и тогда мои познания в нем не ограничивались бы тупой фразой «estoy en la mierda», и мне был бы понятен смысл слова «capoeira» (с чего я взяла, что оно – испанское?) и почему вообще я думаю об испанском, тоже нашла время!..

Мерседес.

Она во всем виновата.

Мерседес посмеялась бы надо мной, надорвала бы живот от хохота: женщина, взрослая настолько, что уже успела побывать в роли обвиняемой в убийстве, боится темноты, как маленький ребенок. Впрочем, если я думаю об испанском и о Мерседес, – значит, и страх не такой тотальный, не такой всепоглощающий, каким был раньше. Осталось справиться с его физическими последствиями, а именно – с полной разбалансировкой движений и с ощущением, что ни верха, ни низа не существует.

Они существуют.

Как существуют пол и потолок, как существуют коридоры позади и впереди меня, как существует бар «Cannoe Rose», и Этот город, и благословенная Франция, и красный кабриолет Слободана Вукотича, и мой друг Доминик. Как существуют спички на дне рюкзака. И зажигалка.

Но за ними я не полезу – избавляться от страха нужно, не прибегая к подручным средствам. Я должна двигаться вперед, к концу коридора, ведущему еще к одному коридору. И к выходу. Avanti tutta[47], Саша́! – как сказали бы на родине Национального музея мотоциклов, какого только словесного дерьма не понапихано в моей бедной голове!..