После любви

Конечно, косвенно это могла бы подтвердить Фатима – ведь я вернулась в отель, когда бухарестские часы показывали без двадцати час. Время – вот кто играет против меня. Все учтено и запротоколировано, существует точка отсчета (наш с Фрэнки парадный выезд из «Ла Скала» в сопровождении официантов, грумов, гончих, ловчих и сводного оркестра кирасирского полка), существуют промежуточные точки. Так же имеется точка финальная, намертво вмонтированная в глупую тарелку с железнодорожного вокзала. Я нигде не отклонилась от маршрута, я вписалась во все предложенные сроки, но что, если сроков не было? А часы на ресепшене могли просто подкрутить.

O-la-la, mademoiselle!

Сердце мое начинает бешено колотиться. Ведь если… Если часы и подкрутили, то вовсе не для того, чтобы подставить меня, какая разница, когда я вернулась? Если часы и подкрутили – то только для того, чтобы обеспечить алиби кому-то.

Кому-то.

Я знаю – кому. Алексу Гринблату. Знаменитому галеристу и Спасителю мира. Фатима утверждала, что он звонил из номера за час до того, как я вернулась. Следовательно – в самый момент убийства. Но если переместить стрелки хотя бы на пятнадцать-двадцать минут в ту или другую сторону, – от алиби не остается и следа. За пятнадцать минут, а то и за меньшее время хорошо тренированный человек добежит от форта до гостиницы. Алекс Гринблат, несомненно, хорошо тренированный человек, я сама видела его тело, я касалась его, ничего прекраснее в моей жизни не было… м-м… почему он уехал, даже не попрощавшись со мной?

Это бесчеловечно.

Стоп, Саша́. Глупое разнюнившееся существо, ты думаешь совсем не о том! Соберись и попытайся посмотреть на тело Алекса Гринблата трезво – как на улику.

Я знаю об Алексе не больше, чем в тот момент, когда увидела его в аэропорту. Да и что, собственно, мне известно? То, что никогда раньше он не был в Эс-Суэйре. То, что его галереи достаточно популярны и расположены по нескольким адресам в Старом и Новом Свете. То, что он практикует циничное втюхивание откровенной фигни, о-о, excusez-moi![30] – шедевров современного искусства. Алекс Гринблат (по его же словам) в состоянии сделать бросовые вещи культом или, по-другому выражаясь, – брендом. А человек, так долго и упорно занимающийся брендированием, сам превращается в бренд. Такой же вездесущий и многоликий (многорукий), как Будда, Шива или Христос.

И такой же абстрактный.

Нет, я не отрицаю того факта, что Алекс Гринблат существует в природе. Вопрос в том, кто именно приехал в Эс-Суэйру под его именем.

O-la-la, mademoiselle!

Подобные рассуждения могут завести вас далеко; на вершину, с которой не только хорошо просматриваются живописные окрестности, но и циркулирует разреженный воздух. Кислородное голодание – вот что вам грозит. В этом случае с быстротой и живостью ума придется распрощаться навсегда.

Ну нет, голыми руками меня не возьмешь. Не так давно я уже побывала на вершине и благополучно спустилась с нее. На страховочном тросе, второй конец которого был пристегнут к телу Алекса.

Выступающему сейчас в качестве улики.

Помнится, я уже начинала думать о виновности Алекса, что же тогда меня остановило? То, что он был для меня Алексом Гринблатом, знаменитым галеристом.

Никем другим.

А если это все же не Алекс Гринблат, а кто-то еще, воспользовавшийся именем настоящего Алекса? Кто-то, кто уже успел побывать в Эс-Суэйре и изучить ее досконально. Кто-то, кто приехал с четко продуманным планом. Кто-то, кто пас Фрэнки с самого начала – ведь Алекс и Фрэнки летели в Марокко одним самолетом, не стоит об этом забывать.

А если Фрэнки пасли – значит, он был обречен. И я просто подвернулась под руку, максимально облегчив задачу убийце.

Такое положение дел вдохновляет. Я чувствую себя раскладывающей знаменитый арабский пасьянс, где вместо традиционного набора изображений – обрывки того немногого, что мне известно. Стоит совместить их под правильным углом – и картина прояснится. Единственное неудобство – правильный угол можно обнаружить лишь случайно.

Я не видела документов Алекса Гринблата – но с тем же успехом могла увидеть их, ничего бы не изменилось. У меня самой – чудесный, восхитительный, полноценный и полнокровный паспорт на чужое имя. Я могла бы пойти в другое кафе и не встретиться с Фрэнки, а могла бы и вовсе никуда не ходить – все равно рядом с мертвецом нашли бы бритву с моими отпечатками. На смотровой площадке старого форта или где-нибудь еще. И всегда нашелся бы очередной дядюшка Иса, который подтвердил бы, что видел меня в полночь – кружащейся на метле вокруг мертвого Фрэнки.

Или в поддень – делающей Фрэнки педикюр.

Или в три часа p. m. – берущей у Фрэнки сперму на анализ.

Или в три часа a. m. – выплясывающей на его костях ламбаду.

Самбу, румбу, пасадобль.

Все это может быть близко, очень близко к истине – вот только арабский пасьянс почему-то не складывается. Что, если попробовать еще раз?

ЛЕГКО: