После Европы

В-третьих, и в этом заключается печальная ирония, Центральной Европе просто необходимы мигранты. Вследствие волны эмиграции начала 1990-х численность населения стран Восточной Европы резко сократилась, из-за чего возникли серьезные трудности с поддержанием систем социального обеспечения. После падения коммунистического режима из Польши эмигрировали 2,5 миллиона человек, 3,5 покинули Румынию, а население Литвы сократилось с 3,5 до 2,9 миллиона и продолжает сокращаться.

Почему же тогда жители Восточной Европы так враждебны к беженцам? Поведение Болгарии в этом плане вызывает особое недоумение. После трагедии Балканских войн и Первой мировой войны число беженцев, принятых Болгарией, составило четверть ее населения. При поддержке Лиги Наций болгары смогли обеспечить всех пищей и кровом. Болгария выглядела тогда, как сегодняшние Иордания и Ливан, и болгары справедливо гордятся тем, что в короткий срок смогли интегрировать так много людей.

Почему болгары пришли на помощь тогда и не готовы к этому сейчас? Ответ прост: 100 лет тому назад люди, ищущие убежища, были этническими болгарами. Болгары не считают, что солидарность, однажды проявленная к своему народу, должна распространяться на всех, кто бежит от войны и преследований. На деле гораздо больше болгар участвуют в нынешних добровольных «гражданских арестах» беженцев, нелегально пересекающих границу, чем в предоставлении им помощи. Миграционный кризис показал, что сами космополитические ценности, на которых выстроен Европейский союз, воспринимаются болгарами как опасные, тогда как для многих западных европейцев они лежат в основании новой европейской идентичности.

Враждебное отношение жителей Восточной Европы к беженцам может шокировать, но не должно удивлять. Оно уходит корнями в историю, демографию и запутанные парадоксы посткоммунистического перехода, будучи вместе с тем центральноевропейской версией народного бунта против глобализации.

В Центральной и Восточной Европе история играет важную роль, и очень часто исторический опыт страны вступает в противоречие с некоторыми чертами глобализации. Центральная Европа знает не только о преимуществах, но и об изнанке так называемого мультикультурализма лучше, чем кто-либо еще на континенте. Восточноевропейские государства и народы возникли в конце XIX – начале XX века практически одновременно. Характер взаимоотношений Западной Европы с миром за ее пределами был обусловлен наследием колониальных империй, тогда как центрально-европейские государства появились в результате распада европейских континентальных империй – Германии, Австро-Венгрии, России – и последующей этнической кристаллизации. Общая этническая мозаика Западной Европы в XIX веке была гармоничной – как пейзаж Каспара Давида Фридриха, тогда как восточноевропейская больше походила на экспрессионистское полотно Оскара Кокошки. Если до войны Польша была полиэтническим, многоконфессиональным обществом, больше трети населения которого составляли немцы, украинцы или евреи, то сегодня это одно из самых этнически гомогенных государств в мире, на 98 % состоящее из этнических поляков. Для многих из них возвращение этнического разнообразия означает возвращение тревожных межвоенных времен. В конце концов, именно уничтожение и изгнание евреев и немцев позволило Восточной Европе сформировать национальный средний класс. И хотя Европейский союз основан на французском представлении о нации (принадлежность которой определяется как верность институтам республики) и немецком представлении о государстве (мощные земельные правительства и относительно слабый федеральный центр), центральноевропейские государства устроены с точностью до наоборот: они сочетают французскую приверженность централизованному и всесильному государству с почерпнутой у немцев идеей о гражданстве как общем происхождении и единой культуре. По мнению французского политолога Жака Рупника, особое возмущение у жителей Центральной Европы вызвала критика их позиции в миграционном кризисе со стороны немцев. Ведь именно у них Центральная Европа позаимствовала идею нации как культурного единства в XIX веке.