После десятого класса. Под звездами балканскими

— Вот что, завтра зайду к вашему начальнику штаба и добьюсь перевода тебя ко мне, на то имею нынче полномочия, добавлю, что знаю твоего папашу, скажу, что мне писарь нужен, а будешь воевать ополченцем.

Петков твердо ответил:

— Не надо, ваш скородь. Уж если совершил грех, так искуплю его в русском полку… Ну, а что стрясется со мной на войне, товарищи напишут родителям правду и начальству скажут. Ведь мертвые сраму не имут… Только вот как тогда с купцом… с сыном-то его?

Райчо расхохотался, обняв солдата за плечи:

— Тоже мне забота. Купчишка изорвет похоронную и, может, в церкви свечку поставит за упокой души болгарина Николы Петкова, и все.

Прозрачный синий вечер опустился на Кишинев. Николов возвращался от Бояринцевых довольный, отдохнувший, на миг оторвавшись от дел в милой домашней обстановке.

Возле винного подвала Дымяну четверо парней о чем-то мрачно рассуждали; завидев приближающегося офицера, встревожились, и трое куда-то ушмыгнули. Четвертый остался на месте, чуть покачиваясь, глядя на Николова с угрюмой решительностью. Подойдя ближе, Райчо узнал одного из тридцати богатых сынков, записавшихся в ополчение и отпущенных для сборов по домам, спросил:

— Последний нынешний денечек гуляете? Что так мрачен? Ведь не рекрутом, а охотником идешь.

— Н-не иду, — мрачно ответил парень, опустив глаза. — Все не идут.

— Что? Почему? Как?

— Да так, — вздохнул парень, не подымая глаз. — Родители не велели. Сказали: ослушаетесь — проклянем и наследства лишим, а что и как сказать начальству — найдем.

— Ну ладно, я завтра поговорю с вашими родителями, адреса у меня есть. Не пожалею времени.

— Поздно, — вздохнул парень. — Всех разослали — кого куда. Одного даже скрутить пришлось — брыкался. Нас не разослали, ибо мы сразу покаялись и отрешились.

— Неужели вы не могли объяснить старикам, что не наемниками идете чужую страну воевать, а освобождать родину? Свою! Что вы — основа будущей болгарской армии!

— Говорили, — монотонно ответил парень. — А родители в голос: «Пусть хэши этим занимаются, им нечего терять, может, кто и в офицеры выбьется. А у нас добро, его надо беречь и множить, наследников терять нельзя».

Оба помолчали, тяжело дыша, потом Николов угрюмо спросил:

— А чего те, завидев меня, бежали? Я же силой тьпуть не стану.

— Так стыдно же.

— А ты почему не убежал?

Парень впервые поднял глаза и ответил:

— Так надо было кому-то сказать вам правду, чтоб хоть трусами не считали… дезертирами. — Парень снова потупился и пробормотал: — Простите нас, бай Райчо Николаевич… Я п-пойду…

Он обошел капитана по крутой дуге и, тяжело ступая, согнувшись, словно нес на себе большой груз, снова спустился в гудящий подвал.

Всю дорогу Райчо шел, повторяя: «Неужели ты, друг Христо, оказался прав в споре с Иваном?» С этой же мыслью долго сидел в своей каморке. Потом встал и отправился проверять службу дневальных и караула.

Глава 3. ОТРЕЗАННЫЙ ЛОМОТЬ

По примеру Азовского сидения изнывающие от неизвестности офицеры стали называть свое положение Кишиневским сидением. Кто-то из остряков заявил, что всем участникам сидения будут выданы медали с надписью: «Туда и обратно».

Уход части войск к румынской границе на некоторое время поднял боевой дух, но сидение продолжалось, уныние вновь овладевало всеми. Поползли слухи, что-де но Лондонскому протоколу русская армия скоро будет распущена.

Для поднятия духа главнокомандующий объявил по войскам в Кишиневе тревогу и провел смотр. Войска стояли шпалерами по Каушанской и Московской улицам, от Гусарских казарм до Иизовой горы. Это немного подняло настроение офицеров и нижних чинов.

Вызывало горечь и боль опубликованное в русских газетах письмо женщин Северной Болгарии.

«Милые русские сестры!

Просим вас выразить нашу искренность и преданность русскому народу, на который мы смотрим как на единственного нашего освободителя и избавителя: уверьте его с нашей стороны, что мы готовы принести и остальных сынов наших в жертву на поле битвы, если только русские батальоны явятся у пределов Болгарии.

Мы вьем лавровые венки этому мужественному народу и готовы соединиться с вами в случае войны».

Общины северных городов Болгарии официально обратились к дипломатическим представителям России с заявлением: «Весь болгарский народ воодушевлен одним желанием — избавиться от гнетущего ига и носит в сердце своем одну надежду на заступничество России».

12 апреля в Кишиневе Александр II подписал манифест о войне с Турцией. После молебна на городской площади состоялся парад войск. Среди окружавших придворных трудно было различить невысокого сухонького генерала — военного министра Милютина.