После десятого класса. Под звездами балканскими

После мучительных колебаний Николов отправил письмо в Петербург, своей давней покровительнице Александре Михайловне, что опекала его еще в стенах кадетского корпуса. Он писал, что ни за что бы не унизился просьбой для себя, но голодают около тысячи болгар-добровольцев, все возможные средства исчерпаны, остается только протягивать руку за помощью.

Через двое суток Николов получил перевод на триста рублей, не веря в такую скоропалительность почты, но еще больше удивился, прочитав сопроводительное письмо:

«Друг Райчо!

Только по слухам понял, что в Кишиневе собирают болгар-добровольцев, и ежели ты после Гредетины остался цел и не искалечен, как я, то ты должен быть в Кишиневе и наверняка вместе со своими сородичами пребываешь в нужде. Посылаю наугад. Риск не велик — почтовые расходы в оба конца. Большей суммы послать не могу. Мой весьма дорогой папаша выделил крохи, хотя после Сербии везде хвастался мною и превратил чуть ли не в монстра. Скриплю деревяшкой, гавкаю старым псом. Ежели станет лучше, и таким пойду с тобой в дело.

Твой А. Незагоров».

«Триста рублей! Это можно кормить почти пять дней! — подумал Николов, спеша к Иванову. — Есть же на свете такие славные люди, как Сашка Незагоров».

Через неделю снова нависла угроза роспуска, и опять повезло. Аксаков из Москвы прислал две тысячи — почти целый месяц жизни. Иван Сергеевич писал, что более не может добавить средств, так как все истрачено на покупку оружия и обмундирования ополченцам.

Спустя неделю пришел перевод на пятьсот рублей из Петербурга и письмо Александры Михайловны:

«Милый Райчо!

Да соединится в тебе пыл прапорщика с рассудительностью ветерана. Верю в тебя и молю Бога, да ниспошлет он тебе победу, удачу и здоровье.

Благословляю, гр. Александра».

А это еще неделя жизни ополчения!

И вот наконец-то! Дотянули! Ура! С божьей и русских людей помощью. Высочайшее повеление от 5 апреля 1877 года и приказ главнокомандующего о формировании болгарского ополчения, зачислении его на провиантское, приварочное, вещевое и денежное довольствие Дунайской армии. Скоро начнут прибывать офицеры, фельдфебели и унтера, станет легче…

Размышления прервал стук в дверь, и вошел староста.

— Что там, бай Йордан?

— Еще четырнадцать, Райчо. Я им говорю, что не можем принять без поручительства. А они рвут на себе последние рубахи, шрамы показывают, кричат: «Вот наши поручительства. Пусти к капитану Райчо!»

Натягивая сапоги, Николов сказал:

— Передай кому-нибудь из свободных унтеров: построить пополнение. Сейчас выйду, заодно кликни писаря.

Йордан Хаджихристов был грамотным, хозяйственным, исключительно честным человеком, но сугубо цивильным. Он с ужасом смотрел, как полуголодных добровольцев до изнеможения гоняли по двору унтера и фельдфебели.

Когда Николов, одетый, как на парад, вышел во двор, унтер со скрюченной левой рукой отрапортовал гулко, как из бочки. При каждом слове его длинные седые усы подлетали до ушей.

— Смир-на! Равнение направо! Ваш скородь, прибывшие болгары-охотники в количестве четырнадцати душ построены для встречи! Старший унтер-офицер Устименко. — И замер, уставившись на начальника немигающими бесцветными глазами.

Звякнув шпорами и приложив руку к шапке, капитан крикнул:

— Здорово, балканские львы!

В ответ вразброд ответили кто по-русски, кто по-болгарски, кто по-украински. Устименко не выдержал, возмущенно фыркнул и чисто по-стариковски проворчал:

— Львы… а мяукают, шо тебе котята.

Гневно покосившись на него, Николов сказал:

— Это я авансом заявил. Уверен, что будете балканскими львами. Этому всех нас обязывает родина. Вольно! — Здороваясь с каждым за руку, стал расспрашивать, кто откуда. Это были рыбаки из разных мест, а судьба у всех одна: или был в чете и разгромили, или не поладил с полицией и бежал. Сейчас пришли пешком из Одессы. Кто был матросом, кто грузчиком…

Николов пояснил:

— Накормить вас накормим и кров дадим, а о зачислении буду хлопотать перед начальством. У нас с этим строго, нужны поручительства. Бай Йордан, займись ими. Устименко, распускайте строй.

Но унтер снова зычно крикнул:

— Смир-на!

И уже за дверью Райчо услышал:

— На-пра-во! — И почти стон: — Боже, як раки в котелке. Чуть лбы друг другу не порасшибали. Ничого, казаки, вышколим.