После Аушвица

Часто это превышало терпение моего отца, любившего музыку, так как некоторые члены группы были скорее энтузиастами, нежели профессионалами своего дела. Сначала папа напряженно сидел с газетой в руках. Затем, когда скрипач разыгрывался, вразлад водя смычком по струнам, газета дергалась, и костяшки моего отца белели, пока он кратко не объявлял, что пришло время ему прогуляться с мистером Розенбаумом.

– Я просто не могу слушать этот визг! – говорил папа матери, когда возвращался после окончания концерта.

Я тоже предпочитала находиться на открытом воздухе – и не только чтобы избежать музыки.

В Амстердаме я почувствовала новое для себя чувство свободы, завела новых друзей и обнаружила, что мне особенно понравилась девушка по имени Дженни Коорд. Родители Дженни работали врачами, и она была довольно застенчивой, умной и доброй, стараясь изо всех сил приласкать меня и помочь мне выучить голландский язык.

Вскоре мы с Дженни стали навещать молодых матерей, живущих в районе площади, помогая им с детьми. Я также начала ездить на своем подержанном черном велосипеде и играть в классики и в шарики на улице, как будто прожила в этом месте всю жизнь.

Я несла с собой тяжелую сумку с шариками и предлагала другим детям поиграть. Когда никого не было рядом, я часами скакала и делала гимнастические упражнения, которым хорошо обучилась в Австрии, вися на железных перилах лестницы многоквартирного дома.

«Как бы мне хотелось милую нежную дочь, а вместо нее у меня есть дикий сорванец…» – писал папа моим бабушке и дедушке в Англию, добавляя: «Всякий раз, когда Эви и Фрици борются на руках, Фрици всегда вынуждена просить ничью!»

Вскоре другие дети в Мерведеплейн оценили, что я была очень спортивной и хорошо разбиралась в играх. В мгновение ока меня выбрали первым игроком в команду английского бейсбола, где надо было отбивать мяч и быстро бежать от одной стороны площадки к другой. Мы играли на площади часами до позднего вечера, когда становилось совсем темно и папа приходил звать меня домой.

Большинство других детей на площади тоже были из разных стран, и многие были евреями. Впервые я жила в преимущественно еврейском окружении, и нам было чему поучиться друг у друга. Поначалу, конечно, я почти не говорила по-голландски – еще одно разочарование. Я только-только освоила французский!

Вскоре меня зачислили в новую школу, где я столкнулась с тем, что уже стало знакомыми препятствиями: новый язык, новые учителя, на которых надо произвести впечатление, и новые компании девочек, к которым надо как-то присоединиться.

Дома мои родители говорили друг с другом по-немецки, а мы с Хайнцем разговаривали на странной смеси французского и голландского языков. Мы быстро становились потерянной семьей, и опыт беженцев оставил следы на всех сферах нашей жизни.

Хотя я наслаждалась всем, что предлагал город, никто из нас не мог игнорировать те обстоятельства, которые привели нас в Голландию, и надвигавшийся кризис.

В школе нас учили, как вести себя при воздушных налетах, и люди приветствовали друг друга на улицах с волнением в голосе, спрашивая о благополучии друзей и семьи.

Амстердамцы, с которыми я познакомилась, почти все были сердечными и дружелюбными, но голландское общество глубоко разделилось на различные политические, социальные и религиозные сообщества. Каждое из них предпочитало определенную политическую партию, и то, к какому сообществу принадлежал человек, определяло выбор газет, которые он читал, клубы, к которым присоединялся, и школу, в которую отправлял своих детей.

Существовала также партия национал-социалистов, получившая название НСБ, которая подражала Гитлеру и совершала бандитские набеги. Они напали на еврейское кафе-мороженое и разбили окна Комитета еврейских интересов. НСБ никогда не была очень большой партией, на пике своего расцвета в середине 1930-х годов насчитывалось всего 38 000 членов, и большинство голландцев относились к НСБ с презрением.

Лидера Антона Мусерта часто высмеивали за то, что он женился на своей тете – женщине на восемнадцать лет старше него. К концу зимы и началу весны 1940 года мы привыкли слышать сильный гул немецких бомбардировщиков, пролетавших над головой по направлению к союзным стратегическим объектам, таким как военно-морская база Скапа-Флоу в Шотландии.

Я лежала в постели ночью, представляя, как самолет за самолетом летят над Северным морем в те края, где были бабушка Хелен и дедушка Рудольф, а также мои тетя, дядя и двоюродные братья. Я знала, что сначала дедушка Рудольф не любил Англию и отказался говорить на этом новом, странном языке. В конце концов, он служил в Австро-Венгерской армии в Первой мировой войне, и некоторая непроходящая настороженность осталась.

Затем однажды вечером он пошел в паб в маленьком ланкаширском городке, где они поселились, и сел играть на пианино, мгновенно оказавшись в центре внимания. Он завоевал много новых друзей, которые, узнав, что он прибыл в страну практически без гроша в кармане, угостили его пинтой пива.