После апокалипсиса

Я инстинктивно закрыл глаза. Воздух дважды качнулся и заложило уши. По ноздрям ударил резкий запах гари и вслед за этим до моего сознания донеслись оглушительные хлопки, будто кто-то всесильный с размаху ударил по Земле гигантским молотом.

— Так, говорю, чего, бля, делать теперь думаешь? — услышал я сквозь пелену в ушах.

Я открыл глаза — сверток с младенцем валялся на полу. Под ним медленно расползалась красная лужа. Пьяные на тюках проснулись и таращились из угла молча и осоловело. Откуда у младенца столько крови? Женщина сидела, неуклюже откинувшись на спинку кресла. Вместо левого глаза зияла дыра и из нее толчками выплескивалась кровь — на черное платье, на оранжевый пластик кресла и на пол.

— Что? — спросил я.

— Глухой? Чего делать будешь?

— Не знаю.

— Решай. Со мной пойдешь?

— Пойду. — вдруг сказал я.

Женщина дернулась всем телом и с клекотом осела на пол.

— Идем. — сказал он. — Меня звать Олег. Сумку брось, на хер она нужна.

— Коля. — сказал я, — Николай Викторович Клеменский.

— Не ебет. Коля и Коля.

Долгое время мы шли молча, Олег впереди, я чуть поодаль. Под ногами чавкали лужи. Казалось невероятным что здесь еще неделю назад лежал снег. Людей было много. Они торопливо и озабоченно сквозили в разных направлениях, и я подумал что на моей памяти так бегали по улицам только в последний вечер перед Новым годом. Порой мимо проносились целые семьи с детьми. Из распахнутых окон раздавались голоса и музыка. Облупленные дома и короба давно брошенных автомашин казались выписанными тушью прямо в воздухе, они отбрасывали колючие тени. Повсюду ползали ярко-синие блики и резало глаза как от фотовспышки. Над головой выл ветер, пытаясь сбить с ног и прижать к грязному асфальту. Атмосфера давно сошла с ума. А над домами и над ветром, в лиловом небе истошно палила Блуждающая звезда, выливая на Землю фиолетовый свет — чуждая, страшная, в косматых протуберанцах короны. В последние дни на нее уже нельзя было смотреть без темных очков. Очков у меня не было, и я смотрел под ноги.

— У нас в армии случай был. — вдруг начал Олег, — Сидим мы ночью в караулке — я и Тимур. Тимуру брат прислал шмали, а у меня самогон. Сидим, блядь, выпили и курим. Второй год служим, все по хую. Тут раз — входит прапор. И так носом повел — курите, суки? Пиздец, — говорит, — сгною на пиле. А пила — это у нас на болоте около деревни такая хуйня была, туда салаг ебошить посылали. Ангары строить. А мы смотрим — прапор сам пьяный в жопу. Ну Тимур типа ему протягивает бутылку — угощайтесь, блядь, товарищ прапорщик. Короче выпили с ним и дали ему курнуть. Сидим, блядь, и ржем в три рыла как ебанутые. Ну, хуяк, и тут приходит сам майор Лухой. А это такой, знаешь, пиздец… — Олег задумался. — Ты в армии служил?

— Ну типа.

— Не пизди.

— На военной кафедре был.

— Салага.

На мокром асфальте валялся труп маленького мужичка. На нем был почти чистый костюм-тройка, и это не вязалось с небритым бордовым лицом в кровоподтеках. Похоже он прыгнул из окна и лежал здесь уже давно, потому что запах был особенно гнусный. Люди обтекали труп со всех сторон.

— Смотри. — кивнул Олег и пошевелил ноздрями, — Три дня лежит, щетиной оброс. Нормально за три дня психануть? А еще мужик. Это не человек, блядь, это скотина на хуй.

Олег сплюнул и пошел было дальше, но тут я не выдержал.

— Слушай, зачем ты застрелил женщину с ребенком?

Олег остановился и внимательно посмотрел на меня.

— Коля, ты скотина, блядь, или человек на хуй? Ты ничего не понял?

— Чего тут понимать. — буркнул я, — Она может жить хотела, а ты ее…

— Сколько она хотела жить? Восемь часов?

— А хоть бы и восемь, это ее право!

— А нехуй было орать.

— А это ее право орать!

— А у меня тоже право.

— Какое право?

— Что мне все по хую, вот такое и право. — Олег достал из кармана мою бутылку, сделал большой глоток и протянул мне. Я тоже глотнул.

— Нет у тебя никакого права.

— Пошли, говорю, чего вонью дышать. — Олег снова двинулся вперед и свернул в замусоренный переулок. Я поплелся следом.

В этом переулке народу было меньше, зато и пробираться было труднее — переулок был покрыт толстым слоем грязи и мусора. Его не убирали уже месяца три.

— Ты этот, блядь… Юрист что ли? — произнес Олег, не оборачиваясь.

— Юрист. Пятый курс…

— Я смотрю, права качать горазд. А в армии ни хуя не служил. А там бы тебя живо научили, что право, блядь, одно, понял? Делай что тебе можно, а что нельзя — ни хуя не делай. Или делай, но не светись. Вопросы есть?

— Есть. Чего теперь, все можно по-твоему? И убивать значит можно, да? И мучать и калечить?

— А почему нет?

— Чего же ты тогда меня не убил?

— А на хуй?

— А чего я тебя не убил?

— А ты не умеешь. Посмотри на себя — щенок еще.

«Вот сука!» — подумал я, но вслух ничего не сказал. Какое-то время мы молчали. Потом Олег спросил:

— Сам-то давно понял что пиздец пришел?

— Сейчас скажу… Года полтора назад. Когда доцент Саливаров отчитал половину лекции, потом махнул рукой и сказал, что больше лекции не нужны, и он всем желает хорошо провести оставшееся время. И сам в Германию уехал, кто-то у него там был очевидно.