Поселок Тополи

Они скатились в пруд среди базальтовых глыб, в тот пруд, из которого брал начало ручей, протекавший под участками деда Таннера и Вакингемов.

Вода резнула их холодом.

Вместе с ними в воде были лесные твари, ползучие и летучие, даже змеи.

Стиви, со стоном переводя дыхание, ковылял между рядами моркови к Лорне и Грэму. Волосы и брови его были опалены, в рубашке прожжены дыры, — пока он бежал, горели деревья у ворот в усадьбу Джорджей и горели кипарисы вдоль дороги от ворот к дому, горели даже ящики с малиной.

А Стелла остановилась на бегу.

Сначала она ничего не поняла: не поняла, почему ей сразу расхотелось двигаться, почему колени у нее подогнулись уже бесповоротно и она медленно, с чувством, похожим на благодарность, опустилась на землю.

Она постояла на коленях, словно собираясь ползти, упершись дрожащими руками в две грядки с увядшими саженцами. Потом руки у нее ослабели, она оперлась на локти, и плечи ослабели, и она в полном изнеможении распласталась на горячей красной земле. Встать она не могла.

Никогда уже ей не встать. Никогда, никогда она не испытывала такой усталости.

Но с неба донесся какой-то новый шум, словно великан ростом с земной шар выдохнул из легких последние остатки воздуха. Она почувствовала над собой его дыхание. Все, что росло и жило, затрепетало и склонилось к земле. И освещение стало другое, и все звуки другие, а в небе какие-то сдвиги, судорога, столкновение великанов.

Лорна тоже остановилась на бегу. Она бежала вверх по склону навстречу Стиви, а он бежал вниз, навстречу ей, когда она увидела этот небесный бой.

Мать Стеллы и молоденькая миссис Робертсон, укрывшиеся под коврами, не увидели его, они его услыхали.

Питер его увидел, потому что бой шел над ним, справа и слева, со всех сторон, — ослепительная вспышка прорезала воздух от неба до земли или от земли до неба, взрыв ошеломил его, оглушил почти до потери сознания.

А потом с неба закапали огромные горячие капли, тяжелые, как металл, как смола, как мед. Они даже цветом были похожи на мед — то на горелый мед, то на золотой, свежий.

Словно небо, насытившись, уже не могло выдержать груза лесных соков, которые оно так жадно всосало, пьяных соков эвкалипта, сосны и акаций, человеческого пота, и крови животных, и пара от канав, прудов, речек и резервуаров, от баков и пожарных рукавов, от орошенных полей и грязных луж, и теперь, ослабев, дав упасть первым каплям, проливало и все остальное.

Черный дождь, красный дождь, золотой, горячий, низвергался на землю, и звук был настоящим громом, а сверкающие зигзаги — настоящими молниями, и два великана — северный ветер и южный, дух ада и дух широкого прохладного моря сшиблись в смертельной схватке.

Когда Питер и бабушка Фэрхолл выбрались из пруда, подальше от змей и прочих плавающих тварей, исполинская небесная вспышка уже погасла, пропала, превратилась в клубящийся бурый туман.

Бабушка, ошалелая, но ожившая, жестоко избитая, но в полном сознании, обхватила внука своими толстыми красными руками и крепко прижала к себе. Сколько лет Питер ненавидел эту ее привычку, претерпевал ее с с каменным лицом и отчаянно бьющимся сердцем. Но тогда он был мальчиком, а не мужчиной. Даже бабушка почувствовала в нем перемену, когда прислушалась к его голосу:

— Все хорошо, бабушка. Теперь все будет хорошо.

Стелла почувствовала дождь спиной. Сначала он был горячий, как утренний душ, и она приняла его за огонь. Но он не сжег ее, он стал прохладнее, потом еще прохладнее.

Она вся промокла, и в нос ей бил запах мокрой земли и мокрого дыма, запах мокрой пыли, прибитой дождем. Она приподнялась на руках и на коленях и плакала, плакала…

Стиви разминулся с Лорной — прошел в нескольких шагах, не заметив ее, и все спускался под уклон, пока не почувствовал, что что-то переменилось, что его окружает кольцом не только пламя, но и дым, другой дым — чистый, белый, как облака, как густые облака, которые катятся по земле, что ветер не горячий, а холодный и дует ему в лицо, а не в спину, и что с неба льется не обжигающий пепел, а вода.

Стиви вздохнул — вздохнул всем телом, всеми порами кожи. Страх и боль, сдавившие ему грудь, как железные обручи, отпустили, растаяли. Их сменило облегчение, подобное мягкой постели или освежающей мази. Облегчение и что-то еще: невозможность поверить, что все кончилось, что оно вообще могло случиться и что он все еще держит своего мишку за обмякшую заднюю лапу. Он посмотрел на него чуть ли не со стыдом.

— Ух ты! — сказал он и, украдкой бросив мишку наземь, пошел прочь, надеясь, что никто не видел.

Лорна увидела, но сберегла его тайну. Дождь стекал с ее волос, попадал в глаза, капал с кончика носа. Платье облепило ее, точно она одетая переплыла широкую реку. Она стояла на своем поле, чувствуя себя женщиной, гордая, полная достоинства, готовая ко всему, чем встретит ее жизнь. Уже не потерянная, не испуганная. Благодарная за то, что не все, созданное ее отцом, погибло в огне. Осталось достаточно, чтобы жить дальше, с ним или без него. Заплакать, как Стелла, она бы не могла, даже если бы постаралась.