Солнце уже и правда целиком уползло за горизонт, и поселок погрузился в темноту, прореженную светом окон и фонарей, горевших через один вдоль центральной дороги. В пятнах света вокруг фонарей мельтешили насекомые. Сергий шел быстро и против обыкновения молча, только время от времени чуть замедлял шаг и перекладывал сильно полегчавший узел из руки в руку. Его длинные рыжеватые волосы растрепались и липли к вспотевшему лбу, и про себя он радовался, что этого не видно в наступавшей ночи, потому что священнику до́лжно во всякое время выглядеть опрятно. Так, по крайней мере, часто говорил Сергию отец Александр, прибавляя к этому пожеланию какое-нибудь крепкое слово. Сергий остановился, чтобы перевести дух, и провел ладонью по влажному лбу. Уж кто-кто, а отец Александр опрятностью не отличался, и прихожане, когда он читал в церкви, вместо того чтобы слушать из книг житий святых, обыкновенно рассматривали сухие травинки, застрявшие в его нечесаной бороде. Царствие ему небесное.
– А вам самим не страшно в такую темень домой идти?
– А чё нам? – Ленка шмыгнула носом, и Комаровой снова захотелось пихнуть ее или дать подзатыльник. – Мы ж привыкшие… мы чуть не каждый день так ходим.
– Врет она все, – не выдержала Комарова. – Никуда мы по ночам не ходим.
– Служба начинается в девять утра, – невпопад ответил Сергий и снова замолчал.
Комаровы на утренней службе почти никогда не появлялись, только старшая иногда забегала по пути от Ирины Терентьевны, у которой Комаровы брали коровье молоко, потому что их две козы Нюша и Дашка (Нюша считалась материной, а за Дашкой смотрела Катя) давали слишком мало на семерых детей. Однажды Комарова поставила бидон с молоком у стены, и глупая церковная кошка Васька, почуяв запах, сдвинула с бидона крышку, сунула внутрь морду, застряла, перепугалась и опрокинула бидон, разлив все по полу. Вспомнив, как старшая Комарова ловила метавшуюся в церковном притворе кошку и как потом извинялась, угрюмо глядя в пол и краснея, Сергий улыбнулся.
– Ну вот, дядя Сережа… вам налево, а нам дальше прямо.
Сергий остановился и растерянно огляделся. Если бы не Комарова, он бы прошел в темноте свой поворот, еле видный в просвете между пушистыми ветками цветущей спиреи, и пришлось бы делать крюк и идти мимо церкви, которая к тому же еще и стоит на пригорке. А Татьяна его, наверное, и так уже заждалась: обещал быть к ужину, а тут… Сергий почувствовал укол горького и жалостливого стыда и с трудом подавил вздох. Сколько женщин, делясь с ним сокровенным, жаловались, что живут как брошенные, и он утешал их словами Писания, но Татьяна никогда не жаловалась, и утешить ее было нечем.
– Ну, тогда с Богом.
Он осторожно опустил узел с продуктами на землю, выпрямился и не спеша перекрестил сначала Ленку, затем Комарову и погладил ее ладонью по голове.
– Чего, сильно растрепалась? – спросила Комарова.
Сергий еще раз провел рукой по ее волосам.
– Вы все-таки приходите в церковь помолиться, девочки. Молитва – телу крепость и духу благоденствие, и всякому недугу исцеление.
Ленка тихонько хихикнула: ей всегда делалось смешно, когда Сергий начинал говорить так непонятно, – еще он при этом смотрел обычно куда-то вверх, и лицо его становилось задумчивым, как у школьника, который пытается решить трудный пример.
– Ну, до свидания, идите с Богом.
– До свидания, дядя Сережа, – почти хором сказали Комаровы. – Спасибо вам большое!
– Ты чё, Кать?
Комарова стояла, глядя вслед отцу Сергию, уже скрывшемуся за поворотом спускавшейся к реке боковой дороги.
– Да так, ничего. – Она пожала плечами, и банки у нее в руках тихо звякнули друг об друга. – Ничё.
В траве зашелестело, и Ленка ойкнула и шарахнулась в сторону, чуть не уронив свой сверток. Через дорогу, припадая к земле, быстро перебежала кошка. Ленка выдохнула и переступила с ноги на ногу.
– Не черная, не?
– Вроде не черная… в такой темноте не разберешь.
– Поздно уже… – Ленка шмыгнула носом, повернулась и побрела в сторону дома. – Мать нам точно теперь даст звону…
– Заладила со своим звоном. Может, обойдется…
– Не обойдется. Не обойдется, – заныла Ленка, как будто нарываясь. – Не обойдется…