Портреты и размышления

С тех пор мои взгляды не изменились. Я всей душой верю, что сегодня нам необходим мир, и особенно мир во взаимоотношениях между двумя величайшими державами — Советским Союзом и США. Я верю в дух Хельсинки, в дух разрядки и не раз высказывался в их поддержку и у себя на родине, и в Америке. Только не нужно питать ни слишком пылких надежд, ни безграничного страха. Мы должны отдавать себе ясный отчет в том, насколько ощутима военная угроза. Говоря о мире, нам не следует гипнотизировать себя нашей собственной риторикой.

Несомненно, отвращение к войне и гуманные, трезвые стремления к миру резко усилились после того, как было создано атомное оружие. Война и раньше воспринималась как нечто ужасное, однако представления о том, какой могла бы оказаться будущая война, стали теперь совершенно иными после того, как наука продемонстрировала нам это свое достижение.

Некоторым из нас такая война смутно виделась и в те дни, когда шла битва с гитлеризмом. Уже в 1940 году атомная бомба была не просто отдаленной возможностью. Я помню, как пошли слухи о том, что в Чикаго работает специальная научная группа, а чуть позже, в начале 1944 года, мы узнали, что бомба, как тогда выражались люди науки, «на ходу». Эти слухи циркулировали лишь в очень узких кругах посвященных. Меня они не обрадовали. С 1943 года, после Курской дуги, было ясно, что Гитлер проиграл войну. Живя в Лондоне, я почти не испытывал на себе опасностей, связанных с войной, — оставался лишь маловероятный шанс, что я погибну от обычной бомбы старого, всем знакомого образца. Но другая тревога, которая таилась во мне всю эту войну, теперь начала расти. Если бомбу смогли создать воевавшие на нашей стороне, почему ее не могут создать и немцы? Ведь в технике они добились немалого. Надо сказать, что у нас в Англии люди, разбиравшиеся в этих делах, испытывали такую же тревогу до самого конца войны. Мы, правда, утешались тем, что изготовить бомбу трудно и что к 1945 году у американцев, а возможно, и у немцев бомб могло быть три-четыре, не больше. Но с другой стороны, если и одна или две такие бомбы упадут на Лондон, город от этого налета явно не станет лучше, чем был до него.

Вскоре мы узнали, что наши страхи, не имели под собой оснований, однако они были далеким предвестием той тревоги, которую думающие люди повсюду в мире испытывают с тех самых дней. Реальна ли атомная война? Если да — что останется от нашей Вселенной? Может быть, то, что я сейчас пишу, оттолкнет своей сухой черствостью, но во времена, когда людям приходится, как нам сегодня, жить в условиях исторических бурь, такая черствость становится необходимой. Почти с самого начала, с того потрясения, каким была Хиросима, я никогда не верил в то, что возможна атомная война между двумя крупнейшими державами. И при этом я исходил не из соображений нравственности и не из веры в действенность гуманистических движений, а из того, что не могут не восторжествовать простое благоразумие, трезвая оценка военных последствий и чувство необходимости. Ни одна великая держава, если только не утрачивается рациональный контроль над совершаемыми ею действиями, не может пойти на смертоносные разрушения, которым никогда не было ничего равного по масштабам.

Вероятно, и в худшем случае кровопролитие не оказалось бы столь ужасным, как предсказывают. Даже водородной бомбе трудно уничтожить сорок миллионов человек — будь то в США, или в СССР, или в менее развитом Китае, где сделать это оказалось бы еще труднее; впрочем, одной такой бомбы вполне хватило бы, чтобы уничтожить большую часть населения Англии или Голландии. Чудовищно, что приходится заниматься столь мрачными выкладками, но я это делаю только для того, чтобы доказать: ни одно общество, если оно не обезумело, не может пойти на подобный риск.

Здравый смысл — его нам прежде всего и необходимо оберегать. Окрыленные надеждой, не будем, однако же, воспарять слишком высоко. Разрядка — прекрасное дело. Если нам будет сопутствовать удача, вооружения можно сократить, не нарушив равновесия в этой области. Я исхожу из того, что о многих вещах две ведущие державы не смогут договориться, не достигнув прочного взаимопонимания. Советские люди и американцы кое в чем похожи друг на друга гораздо больше, чем им самим представляется, но перед нами здесь, разумеется, принципиально различные общественные структуры, и их различия сохранятся. Оба эти общества в высшей степени устойчивы. Трудности, с которыми сталкивается в своей внутренней жизни Америка, нередко преувеличиваются и иностранцами, и самими американцами. Эти трудности видны всем, но не каждый отдает себе отчет в том, насколько искусно американцы используют для роста потребления достижения техники (это относится и к сельскому хозяйству, и к промышленности) и насколько они убеждены в том, что основам их жизни ничто не угрожает. Я часто и подолгу бываю в этой стране и сужу о ней с уверенностью: как говорят англичане, постороннему всегда видней.