Портфолио не предлагать

Его письмо и мои фотографии хранились в одном потрепанном конверте в коробке из-под шоколадных конфет. Я ее купила, когда уезжала в неведомый Вятанск. Тогда там лежали аппетитные пирамидки, посыпанные вкусной крошкой. Коробка была такая красивая – с морем и парусником, что я ее решила приспособить для милых сердцу вещей. Первой там оказалась свадебная фотография родителей, я украдкой прихватила ее с собой. Папа в черном костюме, тщательно причесанный, одевал массивное обручальное кольцо улыбающейся маме. Невеста была в белом гипюровом платье до колена и пышной короткой фате, которую я всегда мечтала примерить на себя. Но как-то всё обошлось без неё.

Потом в коробке появилась бирочка из роддома – “девочка, 3150 гр. 20.12.97”, молочный зубик, крохотные золотые сережки, серебристый бантик, листочек с цветными каракулями, открытка “Милой мамочке”.

Письмо от Гордея я хранила еще по одной причине. Там несколько раз я обвела строчки, которые поражали до сих пор: “Как-то на миг, когда выстрелы в очередной раз затихли, я закрыл глаза и увидел девочку с темными глазами и светлыми кудряшками, и она так была похожа на тебя…” В этом конверте с письмом спустя несколько лет появилась еще одна фотография – трехлетняя девочка с темными восточными глазами и двумя светлыми хвостиками. Звали девочку Ева.

Я хранила эту коробку в ящике письменного стола и периодически доставала, чтобы перебрать свои сокровища или добавить что-нибудь новенькое. Сегодня я хотела положить туда ключ от прабабушкиного дома, а мамин дневник туда уже не помещался. Письмо от Гордея лежало в самом низу – я много лет уже его не открывала. И вот что-то снова нахлынуло…

Письменный стол был угловым, со множеством удобных полочек, где я расставляла книги, фотографии, разводила творческий бардак и знала, что это – мое убежище. Здесь я сидела ночами, когда заканчивала срочные статьи и медитировала в поисках заголовков на фарфоровую конструкцию из трех зеленых черепах и улитку Багажку – так в деревне называли озерные ракушки, свернутые спиралью. Стол находился в небольшой комнате с бежевыми обоями на втором этаже деревянного таунхауса.

Дом строился долго и мучительно. Он стал отражением наших с Гордеем отношений и все ещё нуждался в последних штрихах. Ремонт так и не закончился. Тогда мы с Гордеем спорили до ангины.

– Ты представляешь, сколько денег уйдет на твои фантазии? – возмущался он, стоя внизу, в просторной прихожей, плавно переходящей в столовую.

– Да, представляю. Но я не представляла, какой ты… ! – кричала я со второго этажа, не решаясь вставить обидное слово. Как участнику боевых действий, ему досталось лишь удостоверение, позволяющее бесплатно ездить на автобусе и посещать музеи. Ни выплат, ни квартиры он не получил. Хорошо зарабатывать в Вятанске было трудно. И Гордей ездил на вахту в Москву.

Даже сейчас, когда я сидела за любимым столом, мой взгляд постоянно натыкался на то, что он не успел (или не хотел?) доделать. Рамы в комнате так и не поменяли, и провод от удлинителя путался под ногами и бесил, когда в нем путалась я. Ну что, так трудно было спрятать его в специальный канал? Я поддела белый провод ногой, отбросила его с середины комнаты к стене, и, захватив мамину тетрадь, спустилась на первый этаж в кухню за чаем. Налила в прозрачную чашку черный цейлонский. Я специально завела прозрачные чашки, чтобы видеть, как насыщенный цвет заполняет емкость и чаинки отдают свой аромат. И не признавала чуть теплого блекло-безвкусного напитка. Когда горячая волна уже разбежалась по жилам, я взяла в руки сиреневую тетрадь.

Ровные заостренные буквы, похожие на миндальные орешки, плотно заполняли все страницы. Я пока просто листала их, не вчитываясь в слова. И вдруг на пол спикировал сложенный вдвое листок, тоже с миндальными буковками. Оказалось, это было письмо. Вверху, крупными буквами значилось – Асе, а даты не было. Отложив тетрадь, я принялась читать.