Порт

— Не шибко радуйся. У нас четырех матросов сократили. Подвахты я тебе и здесь гарантирую.

— Не смеши, ваши подвахты! Две недели ящики бросать в чистом трюме. На фабрику, на фабрику пойдешь. Да на живую рыбу. Ты ее живую-то только в аквариуме и видишь. Кэп у нас — маяк. Судно — передовое. Техники наворочено — весь модерн, глубоководные тралы, фиш-лупы японские. А у кэпа — голова, поэтому он маяк и светит, и идеи выдает. Значит, так: ловим мы в ЮЗА[3] анчоус. Рыбка маленькая, не сортовая, идет для зверюшек. Цена ей пять рублей за тонну, мало, а брать ее можно много, сколько хочешь. Но не берем. А что же делаем? Дед получает ЦУ сверху — изготовить сто штук крючков. Изготовили, из гвоздей. Капрон нашелся у боцмана. Теперь так: рыбу сдали базе, отходим, ложимся в дрейф и команда: «Все на палубу!», ловить тунцов — рыбка быстрая, в трал она не идет. И ловим! До пятнадцати тонн филе за сутки готовили. А цена ему уже пятьдесят рублей. Вот это современный улов! Уметь надо. А ты говоришь автоматика, электроника…

— Это какой же анчоус? — спросил Ярцев. — Селедка еще была анчоусного посола? С пряностями такая, вкусная.

— Ага, зверушки и сейчас его охотно едят. Идет прямо в зверосовхозы. От него мех, говорят, с отливом.

— Мех — это валюта, — сказал Ярцев. — Тем более если с отливом.

— Новые сорта песцов выращивают исключительно на анчоусе.

— Песцы анчоусного кормления. Жаль, что раньше не знал.

— А я так давно. Как только захожу в магазин, сразу спрашиваю: «Песец анчоусный?» Если нет, я и смотреть на него не стану.

— Ну это ты зря. Посмотреть-то можно.

— А я — нет, не стану. Такой человек!

— Вот видишь, а вы анчоус не ловите. Какого-то тунца гребете, по пятнадцать тонн.

— Это филе пятнадцать. Самого тунца — двадцать.

Так сидели они, переговаривались, пересмеивались в светлой каюте, у самой материковой Антарктиды. А на ее скалистых ледниковых берегах медленно сползали к воде ледяные горы и, подтачиваемые океанским прибоем, отрывались от суши, сотрясая пространство, распугивая дельфинов и морских львов. И когда волна докатывалась до судна, кофе в чашках начинал ползти к краю и Николай сказал: «Не наливай по полной».

Передавая дела, Ярцев нет-нет да и думал о том, что придется подписывать обходной у кастелянши, и когда дело дошло до формальностей, он попросил Николая:

— Знаешь что, ты сам сходи, перепиши все на себя. Я пока вещи уложу.

Николай ушел, а он открыл рундук и стал собирать свое барахло.

Укладывая вещи в чемодан, он подумал, что вряд ли она подпишет, пока он не придет сам. И хоть он мог идти теперь к ней, не нарушая данного себе слова, эта возможность совершенно не радовала его, наоборот, отпугивала и волновала.

Он защелкнул замки полупустого чемодана. Вот ведь, в общем-то, и все имущество. С каким-то странным чувством он подержал в руке легкий чемодан. Еще несколько книг на полке и фотография мэтров, которую он отлепил и вложил в «Новый мир».

Каюта стала не его, еще не прибранная, но уже готовая для нового жильца, который освободит ему свою каюту на «Зените», такую же или немножко меньше, в которой на стене останется свежий след снятой фотографии и поредевшая книжная полка. Разумный мир разумных вещей и неразумных чувств. И все-таки что-то в ней осталось, наверное, от этих, от неразумных чувств. Переборки с хорошей слышимостью, неудачная грелка, теплый воздух от которой поднимался вверх и не смешивался с воздухом из иллюминатора, скрипучая дверь, у которой сломан фиксатор, и даже труба, которая перекатывалась в шторм где-то за подволоком и не давала заснуть — все это было его, собственное и нужное, обжитое, и, покидая свою каюту, он оставлял здесь что-то от себя.

— Серый! Алик! — крикнул он громко.

Ребята с обеих переборок ему отозвались, заскрежетали ножки отодвигаемых кресел.

— Заходите на прощание, — позвал он.

Они влетели, оба длинные, поджарые, похожие друг на друга.

— Ты что, Иваныч?

— Ты зачем это надумал? Да такого и не бывает! — заголосили они. Их славные физиономии выглядели обиженными, расстроенными.

Пока Ярцев успокаивал их, отвечая на сбивчивые вопросы, вернулся мрачный Николай.

— Она что у вас, чокнутая, кастелянша? Обложила чуть не по матушке.

— Она у нас такая, она и по матушке может, — с гордостью произнес Серый.

— Велела, чтобы ты сам пришел. Без тебя не подписывает, — сказал Николай и пристально посмотрел на Олега.

«Вот ведь вредная баба», — подумал Ярцев и почувствовал, что краснеет.

— Придется идти, — сказал он, нехотя поднимаясь, и, взяв «бегунок», вышел.

Он только сейчас почувствовал, что захмелел. Голова налилась тупой, оглупляющей тяжестью. Неверность шагов, расслабленность движений делали тело чужим, неуправляемым, будто он в шторм попал. Пытаясь собраться, Ярцев шел не торопясь, крепко сжимая пластиковые поручни, но ступеньки под ногами слегка смещались, будто он продавливал их своей тяжестью.

И снова тамбур перед санблоком, и короткий коридор прачечной, и открытая дверь, из которой шел густой теплый воздух с запахом ароматного порошка «Барф» и шум работающих машин…

Ничего не изменилось. Ничего!