Порою нестерпимо хочется

Но раз за разом, как только отец семейства срубал все близстоящие деревья и выкорчевывал пни, а его жена наконец покрывала весь дощатый пол льняными дорожками, о чем она так мечтала, к окну подходил какой-нибудь семнадцатилетний юнец с писклявым голосом и, задумчиво почесывая свой тощий живот, произносил следующее:

-- А знаете... мы могли бы жить на участке и получше, чем этот.

-- Получше? И это после того, как нам только-только удалось зацепиться здесь?

-- Думаю, да.

-- Ну, ты можешь выбирать себе все что угодно -- хотя не думаю, что тебе это удастся, -- но мы с отцом... мы никуда отсюда не пойдем!

-- Как угодно.

-- Нет, сэр, мистер Пчелиный Рой в Штанах! У нас с отцом дорога закончена.

-- Вы с отцом можете поступать как угодно, а я ухожу.

-- Подожди, малыш...

-- Эд!

-- Женщина, мы разговариваем с мальчиком!

-- О, Эд!..

На месте оставались лишь те, кто был болен или слишком стар, чтобы идти дальше. Слишком болен, слишком стар или слишком мертв. Все остальные снимались с места и шли дальше. Пропахшие табаком письма, хранящиеся на чердаках в конфетных коробках сердечком, повествуют об увлекательных подробностях этого Исхода:

"...и воздух здесь действительно очень хороший";

"...ребята прекрасно обходятся без школы, -- как вы сами понимаете, мы теперь далековато от цивилизации";

"...ждем не дождемся, парни, когда вы приедете".

Или свидетельства уныния непосед:

"...Лу говорит мне, чтобы я не обращал на вас внимания, что ты с Олленом и все остальные всегда сбивали меня с толку, но я не знаю, я сказал ей, что не знаю. Я ей говорю, что и рад бы остаться, но ведь мы все равно живем здесь в лачуге, и можно было бы немножко поправить наши обстоятельства. Так что, я думаю..."

И они снимались с места. И несмотря на то что некоторые представители семьи двигались медленнее других -- не более 10-15 миль за всю свою жизнь, -- неуклонное движение на запад продолжалось. Напористые внуки выволакивали своих предков из полуразвалившихся домов. Хотя со временем некоторые даже умудрялись родиться и умереть в одном и том же месте. Таким образом, стали появляться более разумные Стамперы, достаточно практичные для того, чтобы остановиться и оглядеться; эти вдумчивые и неторопливые Стамперы распознали порок, назвали его "изъяном в фамильном характере" и принялись исправлять его.

Эти "разумные" Стамперы действительно старались преодолеть этот порок, предпринимая практические шаги для того, чтобы раз и навсегда остановить это движение на запад, осесть, пустить корни и быть довольными той долей, которую отмерил им милостивый Господь. Эти "разумные" Стамперы.

"Ну вот и хорошо..." -- произносили они, останавливаясь на плоскогорье Среднего Запада и окидывая взглядом местность. "Ладно, кажется, мы уже достаточно далеко ушли. Пора положить конец этой придури, которая гнала наших предков с места на место. Да и правда, слава тебе Господи, зачем идти дальше, когда можно остановиться здесь и, оглядевшись, убедиться, что земля слева ничуть не лучше, чем справа, и впереди столько же травы, сколько и сзади, и сама эта земля нисколько не отличается от той, по которой мы шли все предшествовавшие двести лет".

И поскольку никто не мог этому возразить, "разумный" Стампер сдержанно кивал головой и, топнув ногой в изношенном сапоге, произносил: "Все. Конец, парни, вот именно здесь, где я стою. Смиритесь и успокойтесь".

И обратите свою неугомонную энергию для достижения целей более ощутимых, чем бродяжничество, более реальных, чем блуждание по земле, таких, например, как бизнес, общественная жизнь, церковь. И они открывали банковские счета, входили в местные органы управления, и даже иногда эти сухопарые, мускулистые люди отращивали животы. На чердаках, в конфетных коробках хранятся фотографии этих людей: облаченные в черные костюмы, уверенные в себе, линия рта сурова и решительна -- "...мы прошли достаточно".

Они восседали в кожаных креслах, упрятав в них свои тела, словно складные ножи, убранные в ножны. Эти прагматики покупали фамильные участки на кладбищах Линкольна и Канзас-Сити, заказывали по почте диваны с подушками темно-бордового цвета для своих гостиных.

-- Вот это да! Да, сэр. Вот это жизнь. Пора уже, пора.

Но все это лишь до первого необузданного юнца, которому удавалось заставить своего отца выслушать его фантазии.

Так признайся же -- ты сразу понял, что означает этот взгляд.

Лишь до первого непоседы, который ломающимся голосом умудрялся уговорить своего папу, что им удастся достичь большего, если они продвинутся еще немного на запад. И снова возобновлялось неукротимое движение... Ты же узнал этот взгляд, так в чем же дело?.. Словно звери, подгоняемые засухой, подстегиваемые неутолимой жаждой, гонимые мечтой о таком месте, где вода будет как вино.

И так они шли до тех пор, пока вся семья, весь клан не достиг соленого рубежа Тихого океана.

-- Куда дальше?

-- Чтоб я знал! Единственное, что я понимаю: эта вода не слишком походит на вино.

-- Так куда же?