Тедди поворачивается к стаканам, сохнущим на полотенце, и снова сталкивается с тем же выражением лица. "Я знаю. Теперь я знаю. -- Его пухленькое тельце все еще дрожит от электрического заряда предшествовавшей напряженки. -- Я думал, люди пьют из-за солнца, от радости, от благополучия... Я было решил, что все время ошибался, когда в такой прекрасный день... но теперь я понимаю. -- В наступающих сумерках мигают неоны. Руки Тедди оживают. Он хватает по нескольку стаканов зараз, и они звенят... -- Просто, чтобы понять, что происходит, потребовалось некоторое время. Я-то думал, что в моей коллекции есть уже все мрачные мины; я считал, что все их знаю. Я думал, мне известны все выражения лиц, я полагал, что знаком со всеми страхами... -- а музыка и счастливый смех возносятся к его продымленному потолку... -- но такого лица еще не бывало, с таким невыразимым, безысходным, сверхъестественным ужасом!"
Мне вспомнился еще один, последний анекдот, немножко длинноватый, так что можешь его пропустить -- он не имеет никакого отношения к истории... Я вставил его лишь потому, что мне показалось -- он может как-то соотноситься если не с сюжетом и подтекстом, то, по крайней мере, со смыслом...
О парне, с которым я познакомился в дурдоме, -- мистере Сигсе, нервном, с подвижными чертами лица самоучке, который все свои пятьдесят с лишним лет, за исключением времени службы в армии, прожил в каком-то орегонском городке, где и родился. Он читал энциклопедии, знал наизусть Мильтона, вел в больничной газете колонку "Подбери однокоренные слова"... Вполне способная и самодостаточная личность, но, несмотря на это, он был одним из самых неудобных людей в палате. Сигс безумно боялся толпы, но не лучше себя чувствовал и в ситуациях один на один. Казалось, он успокаивался только наедине с книгой. И когда он вызвался стать координатором по осуществлению общественных связей, все, включая меня, были невероятно поражены. "Мазохизм?" -- поинтересовался у него я, услышав о назначении. "Что ты имеешь в виду?" Он заерзал, избегая моего взгляда, но я продолжил: "Я имею в виду эту работу по общественным связям... Зачем ты берешься за дело, в котором нужно постоянно общаться с большими группами людей, ведь тебе гораздо лучше одному?"
Мистер Сигс перестал вертеться и посмотрел прямо на меня: у него были большие глаза с тяжелыми веками, он глядел не мигая с такой неожиданной пронзительностью, что казалось -- он прожжет меня насквозь. "Перед тем как попасть сюда... я устроился на работу, объездчиком. Жил в сторожке. За сотни миль от какого бы то ни было жилья. Тишина, пустота, никого и ничего вокруг. Горы -- красота... Даже ни единого деревца. Взял с собой полное собрание Великих Книг. Всю классику. Из моей зарплаты просто высчитывали по десять долларов в месяц. Красивое было место. На тысячи миль, куда ни посмотри, словно все мое. Да, красиво... И все же не смог. Уволился через полтора месяца". Черты его лица смягчились, глаза, горевшие синим пламенем, снова потускнели под полуприкрытыми веками. Он улыбнулся -- я видел, как он пытается расслабиться. "Да, ты прав. Конечно, я одиночка, прирожденный одиночка. И когда-нибудь мне удастся, я имею в виду сторожку. Да. Вот увидишь. Но не так, как тогда. Не для того, чтобы спрятаться. Нет. Следующий раз я переберусь в нее, во-первых, потому что сам, по доброй воле, выберу такую жизнь, а во-вторых -- потому что пойму, что мне там лучше. Самое разумное. Но... прежде нужно разобраться со всеми этими общественными взаимоотношениями. Самостоятельно... как в сторожке. Человек должен понять, что у него есть выбор, прежде чем получать удовольствие от того, что он выбрал. Теперь я это понимаю. Человек сначала должен научиться быть с другими людьми. .. и только после этого он сможет остаться с самим собой".
"И наоборот, мистер Сигс, -- из терапевтических соображений присовокупил я, -- прежде чем выходить к людям, человек должен научиться справляться с собой". Он неохотно, но все же согласился. Потому что тогда это дополнение нам обоим казалось психологически обоснованным, несмотря на его явную связь с дилеммой "яйцо или курица"