Порою нестерпимо хочется

Род ударяет по струнам гитары: "И ко-о-ог-да...", бросая на Рея испепеляющий взгляд и пытаясь разбудить его, "...ты вспоминаешь обо мне..." Рей не слишком искренне подхватывает: И когда... тебе взгрустнется вдруг..." Напряженная тишина взрывается, и ситуация начинает рассасываться. Биг никнет, обмякает и с грохотом направляется в уборную. Лес Гиббонс разражается булькающим смехом, который звучит так, словно доносится из-под слоя глины. Дочка миссис Карлсон звенит стаканами в мойке. Ивенрайт не то пьяный, не то чрезмерно изумленный, выходит на улицу. Дженни без обычной цепкости виснет на руке упившегося клиента. Хави разгибает позвоночник, оглядываясь в поисках женщины. Ситкин-сы беззвучно потешаются над чуть было не исчезнувшим с лица земли Лесом Гиббонсом. Ивенрайт заводит машину и медленно движется к востоку по Главной улице, отяжелев от девяти безрадостных кружек пива. Старый Генри заслоняет рукой глаза от майского солнца, льющегося через разбитый зеленый купол на покрытые цветами всех времен года луга. Январь тысяча девятьсот двадцать первого, как я помню, после урагана, который они назвали Большой Удар, Бен почему-то болтается к югу от Флоренса и в бухте Силткус наблюдает, как приливом к берегу выносит четырех китов, а когда начинается отлив, они не успевают вернуться в открытый океан. И он, -- постойте-ка, я найду фотографию, -- он взял лодку и убил всех четверых топором! Ах, как жужжат июньские мухи, жужжат и жужжат в жаре! Нет. Январь? Ах да, Бен. Никто ему не верил, пока мы с Джоном не взяли у Стоукса аппарат и -- черт, куда я подевал фотографию? Где-то здесь должна быть... Прошлый раз я ее видел... постойте-ка... 17 ноября: у мамы снова был доктор. Говорит, что это просто утомление. С собакой, говорит, тоже все в порядке, насколько он понимает в ветеринарии. Немного прихрамывает на задние лапы, но оклемается, след будет брать не хуже, чем...

19 ноября: собака умерла. Старина Рыжик? Каштанка? Нет, Грей... от рыбы... хребет покривился, и он сдох.

24 ноября: День Благодарения -- другого года? -- мать умерла. Мы с Джоном сделали гроб из сосны. Доктор говорит: не знает почему. Стоукс считает, что не вынесла. К чертям собачьим! А я думаю, она просто... Хэнк, мальчик, Хэнк, разве ты не знаешь, что старуха просто... Хэнк, так нельзя... легла и умерла... Хэнк, мальчик, если ты... снова врывается солнце... ты не можешь... обрушивается на землю, тысячу тысяч лет пролежавшую в тени...

-- Хэнк, черт подери, сюда!

-- Мистер Стампер! Лягте! Доктор... Доктор, помогите... пожалуйста!

Какой тебе открылся мир! Бледная, мерцающая оранжевым светом малина, на вкус еще нежнее собственного цвета. "Слушай меня, Хэнк, сын, я с тобой говорю!" Бабочки, порхающие, как звезды. "Мистер Стампер, успокойтесь, отпустите..." А Бродягу-Проповедника помнишь? Он читал отходную по маме, когда она умерла: сказал, что как-то крестил парня в сусле; крикун такой проповедник, сукин сын, голос -- слышно за две мили, вечно голодный, вечно ковыряет в носу, вечно болтает о христианском милосердии... Ох уж эти зимы! "Черт бы тебя побрал, Стоукс, с твоими объедками и обносками!" Миссионерские бочки, которые готовились церквями на Востоке и прибывали с каким-нибудь пароходом, всегда вызывали много шума -- с благотворительной одежды летели пуговицы при дележе, а кое-кто недосчитывался и зубов... "Стоукс, лучше я буду прикрываться листьями и расчесываться рыбьими костяками!" Солнце обрушивается на зеленые тени... "Но не отдам тебе ни пяди!" ...и снова отступает, раскалывая зеленый купол. "Тихо, спокойно, мистер Стампер, ну же, ну же, сейчас-сейчас, одну минуту..." И снова брызжет с синевы на замерший тростник... "...тихо, тихо, тихо...".

-- Заснул. Спасибо за помощь. -- Мерцает молочный свет. Сестра плотно зашторивает мягкие серые занавески на первом майском дне. Энди высаживает Хэнка и Вив у дома и едет к ялику, чтобы грести под дождем к себе. Биг Ньютон пытается успокоиться, сидя на бачке и сцарапывая буквы с надписи, выведенной на дверце: "Перед тем как пиво пить, руки не забудь умыть"; стерев последнее слово и часть букв во второй строчке, он изменяет ее на "имел я вас" и для убедительности ставит в конце восклицательный знак. Рей наконец окончательно приходит в себя после ошеломившей его тишины и набирает в ритме и в силе звука. Дженни, вдруг уставшая от обхаживания пьяниц, резко выходит, вспомнив о другой игре. В то время как Симона в шикарном ярко-красном платье решительно и вызывающе входит в ту же дверь, навсегда распростившись с детской наивностью.

-- Эге-гей, кто к нам прилетел! Как дела, Симона? Давненько не виделись!

-- Мальчики...

-- Ах ты Боже мой, вся разодета в пух и прах, словно с обложки!

-- Благодарю, очень мило с вашей стороны. Это -- подарок...

-- Хави, эй, Хави, Симона пришла; Симона вернулась, Хави...

-- Цыц! Слушайте все: Симона вернулась!

-- А кто мне купит пива?

-- Тедди! Выпивку для нашей маленькой французской леди... Нет, всем выпивку!