Порочного царства бог

— Ладно, тогда последний вопрос на эту тему: кажется, вы упоминали причину гибели вашей невесты… Не помню, какую конкретно… Можете повторить?

Я безразлично пожал плечами.

— Ничего отличного от официальной версии сообщить не могу — я тогда сам был в местах не столь отдаленных. Брюшной тиф… Стремительная беспощадная хворь. Врачи не смогли помочь моей невесте, и я больше никогда ее не видел… Впрочем, что это мы все обо мне да обо мне? Расскажи тоже что-нибудь захватывающее. Сам-то ты как, Малек? Любил когда-нибудь?

Его рука, старательно выводящая буквы, дрогнула и прочертила резкий зигзаг. Ровные этажи аккуратных строчек обезобразились уродливой кляксой.

Я усмехнулся и оперся локтями о колени, смещаясь к Мальку и наблюдая за его лицом.

— Любил, так ведь? Дай угадаю: первое, самое чистое и самое трепетное ликование сердца… Ты был готов подарить ей всего себя, но эта недалекая мамзель исчезла, так и не поняв, какое сокровище скрывалось под внешней неказистостью?..

Малькольм замер, а потом поднял на меня тяжелый, полный бессильного гнева взгляд. Я попал в самую точку.

***

Мы еще сделаем из тебя красавчика!

— В чем-то вы правы, лорд Кавендиш, — справившись с волнением, глухо ответил юноша. — Особенно в том, что касается недалекости…

Он старался говорить беззаботно, но из глубины его глаз на меня дохнуло болью — застарелой, выдохшейся, но все еще вполне живой.

Вот тебе и «чудесное светлое чувство». Так ты у нас тоже покалеченный любовью, Малькольм!

— Прости ее. Юные девушки часто бывают легкомысленны… Она ведь была юной, надеюсь?

Ладонь Малька на чернильнице опасно сжалась. Ой, как бы не прилетело мне в голову чего…

— Стоимость фиакра, — на всякий случай напомнил я. — И моей одежды.

— Она была исчадием ада, укрывшимся под личиной человека, — выдавил он. — А я — полным болваном, купившимся на симпотичный облик…

«Исчадие ада» — где-то я уже слышал нечто подобное. У парнишки явная тяга к отрицательным героям. С виду невинный, а на деле — хлебом не корми, дай попасть в плохую компанию. Сначала влюбился в какую-то ужасную особу, теперь нанялся к главному грешнику столицы…

Так, а вдруг это была вовсе не «особа»?.. Может, и несчастной эта любовь стала именно потому, что не вписалась в нормы современного общества? А что, версия жизнеспособная, и внезапная страсть к женским туфлям ее только подтверждает…

— Ух, сколько ненависти! А ты, оказывается, злопамятный человек, Лукас, — чтобы скрыть смущение, рассмеялся я. — Не хотел бы я быть твоей первой любовью…

Разрядить обстановку не получилось — после неудачной шутки Малек готов был кинуться на меня с кулаками. Да и мне самому резко расхотелось иронизировать. Грудь перехватило от волнения и непонятной тоски.

Что еще за мысли такие нелепые? Чтобы я — да первая любовь Лукаса?! Чушь собачья. Мы с ним и не встречались никогда. Уж такого презабавного паренька я бы точно запомнил.

— Ладно… Хочешь еще разговаривать, или помолчим?

Малек презрительно зыркнул на меня и отвернулся к окну. Я сделал тоже самое. Что ж, мне удалось отбить его охоту к откровенным разговорам. Дальше мы ехали в приятной, хоть и порядком напряженной, тишине.

Молчание прервали самым некультурным образом: слева стукнула перегородка, отделяющая салон от места кучера, и в ней показалось рябое лицо дворецкого.

— Куда вас отвезти, лорд? В «Элегантные пальто мистера Томсона»? — громыхнул он своим феноменальным голосом.

Снаружи истерично взвизгнули перепуганные лошади. Повозка дернулась в сторону и вперед, чтобы спустя пару мгновений резко затормозить. Не удержавшись, маловесный Малек слетел со своего сиденья и приземлился… прямо на меня.

Руки — по обе стороны от моего туловища, лицо — в животе, колени — на полу.

— Нет, Арм, — с удивившим меня самого терпением сказал я. — Сначала — в «Удивительные фраки и пиджаки»…

Взял журналиста подмышки, оторвал его от себя и вернул обратно на диван. Проклятье, какой же он легкий…

— Ишь, разлетался тут… Птенец, — хотел отругать Лукаса за то, что тот не держится, но передумал — журналист медленно наливался краской, сливаясь по цвету с бордовой обивкой дивана.

Я прикрыл обе шторки и велел дворецкому поторопливаться. С улицы лилась отборная брань — фиакр чуть не врезался в многоместный дилижанс. Арм с поистине аристократическим спокойствием проигнорировал все эпитеты и метафоры и взмахнул кнутом. Одно слово, брошенное мощным басом, и все скандалисты утихомирились бы, но теперь он заговорит не раньше пятницы.

Напряженное молчание сменилось потрясенным. Малек комкал штанину на тощей коленке и, не мигая, смотрел в пространство. Краснел, бледнел и так по кругу. Я прямо посочувствовал ему — такое неловкое падение! Теперь представляет, наверное, всякое… Никак не может остановить полет воображения…

Боясь, как бы и самому не начать чего-нибудь представлять, я принялся насвистывать и отбивать пальцами ритм по оконной раме. Свист и постукивания сами собой сложились в мотивчик народной песенки, которую распевал Лукас на пути из паба… Так. Не к добру!