Пора волков

– Аж в лесу слышно было, как ухает пушка. Да, там, в Нозруа, они навидались страху! И тянется это с февраля. Сначала город захватили французы. После их вышвырнули оттуда ребята Лакюзона. А там явились шведы, а после Вильруа. Вот когда канонада-то была! Раз ночью мы с двумя приятелями подошли к самой опушке. Все кругом полыхало… Попомни мое слово: когда война кончится, – если она когда-нибудь кончится, – вот будет работы каменщикам и плотникам!

Птичий смех Безансона каскадом рассыпался под сводами деревьев.

– Только я, – продолжал он, – я уж лучше переберусь через границу, от греха подальше. А как все кончится, там посмотрим… Я уже заприметил, где может быть неплохая работенка. Есть колокольни, которые надо будет подправлять. Вот это работа знатная… Ну, а как ты есть возчик, скажу тебе сразу, что и у тебя работенки хватит: и лес возить, и камень, и известь.

Матье было не по себе оттого, с какой легкостью Безансон говорил обо всех ужасах войны. Должно быть, тот это понял, ибо вдруг остановился, посмотрел на Матье, и лицо его стало серьезным. Во взгляде появился лед, огромные костистые руки сжались в кулаки, и он сказал сквозь стиснутые в гневе зубы:

– Знаешь, не надо все на веру принимать. Иной раз и посмеешься… Нельзя же все время плакать. Но я видел, как дети и женщины на коленях ползали перед французами… А у тех – никакой жалости… Они их саблей или пикой… Точно скотине пускали кровь. Точно скотине… Господи боже, бедное Конте, и это, и еще чума!..

Он отвернулся и зашагал вперед, смахнув украдкой заблестевшие на острых скулах две слезы.

Сделал несколько шагов, откашлялся и добавил:

– Война кого хочешь дикарем сделает. Я ведь их, французов, хорошо знаю. Я ведь ездил по всей стране и с французами работал. Иной раз и неприятности из-за этого случались, но потом все устраивалось. – Он немного помолчал, подумал и сказал в заключение: – Вообще-то говоря, французы – народ не хуже любого другого, вся беда от солдат. Погляди на этих супостатов – на шведов и на остальных: все они одним миром мазаны. И сдается мне, что парни Лакюзона, как аркебузу в руки возьмут, такими же становятся… Война – она под конец даже лучших портит, так что мне больше нравится глядеть на нее издали.

19

Когда они подошли к фургонам, Безансон, увидев сделанное на скорую руку убежище для лошадей, сказал Матье со смехом:

– Да ты у меня хлеб отбираешь. Постройка прямо хоть куда!

Пьер, заслышав голоса, тотчас выпрыгнул из фургона и бросился к ним.

– Вы – лекарь? – спросил он.

– Да, дома лечу. Я – Лакруа Дени, по прозванию Добряк Безансон, плотничий подмастерье.

Матье пояснил, что в деревнях нет ни живой души, но в лесном лагере, откуда пришел этот человек, есть цирюльник, который мог бы оказать помощь Жоаннесу.

– Я привык знать, с кем имею дело, – сказал Безансон.

– Я – Пьер Мерсье, – ответил молодой человек. – Вожу лес из Старого Лои. Сестру мою звать Мари Бурделье. Это ее муж при смерти.

Они залезли в фургон и были поражены царившей там затхлостью. Больной хрипел. Мари сидела рядом с ним, а двое ее малышей, накрывшись большой коричневой шалью, прикорнули возле нее.

– Прямо жалость берет, бедняги вы, бедняги! – сказал Безансон, охватив взглядом всю картину. И, обернувшись к Матье, спросил: – Ты все же – возчик, прикинь-ка, ехать-то вы можете?

– Ежели взять один фургон да разгребать снег там, где его слишком много, думаю, проедем.

– Имей в виду, ехать придется больше под гору.

– А второй-то фургон, что ж, здесь оставлять? – забеспокоился Пьер.

– Да не бойся, мы за ним вернемся. А в такую погоду в лес никто не сунется. Разве что чокнутые, вроде нас, да, может, несколько волков. – И, сдержав из уважения к Мари смех, Безансон выпрыгнул из фургона, так что крылья его широченного плаща разлетелись в разные стороны. – А ну-ка, возчики, покажите, на что вы способны! – Округло взмахнул рукой, сбросил плащ и, швырнув его в фургон, провозгласил: – Приказывайте, я к вашим услугам.

Пьер поглядел на него с нескрываемым удивлением. Они разгребли снег перед первым фургоном, вывели лошадей, кое-как свернули одеревеневшую от мороза парусину и сунули ее во второй фургон. Пока Пьер запрягал, двое других отвязывали повозки. Потом лопатой принялись расчищать путь.

– Надо подать чуть назад, по вашим же следам, – объяснил Безансон, – и мы попадем на старую просеку. А по ней доберемся как раз до нашего лагеря.

– А-а, это там, где мы останавливались на ночлег, – сказал Матье.

– Вот видишь, – рассмеявшись, заметил Безансон, – шли бы все прямо, как раз нас и разбудили бы.

Удивительная у него была способность радоваться. Любой пустяк мог его рассмешить, и Матье с тех пор, как встретился с Безансоном, почувствовал, что тревога, чье бремя он так часто чувствовал, куда-то отступила.

Продвигались они медленно и трудно. Раз двадцать пришлось останавливать фургон и разгребать снежные завалы. И всякий раз Мари, отодвигая парусину, говорила:

– Знаете, ему все хуже. Надо бы поскорей.

А Безансон повторял:

– Бедные люди, прямо жалость берет!