Пора летних каникул

То, что он собирался сейчас сделать, разумеется, несколько его угнетало: Но солдаты оценят его поступок. И потом — никто ничего не узнает. А если узнает? Хм... можно свалить на танкистов — всем хорошо известно, что танкисты частенько сами ввязываются в драку, особенно юнцы, жадные до воинских почестей и славы.

...Увидев вездеход гауптмана, за которым катили два приземистых танка, солдаты привычными движениями надевали на шеи автоматные ремни, засовывали, за широкие голенища патронные обоймы; из карманов солдатских штанов торчали ладно обточенные деревяшки — длинные, напоминающие кухонные скалки, которыми хозяйки раскатывают лапшу. На концах их в металлических стаканчиках притаилась консервированная смерть.

На горевшую деревеньку вновь обрушилась огненная метель. Молоденький танкист, высунувшись из башни по пояс, как завороженный, смотрел на грохочущие столбы огня, земли и дыма. В широко открытых глазах его пылали восторг и нетерпение. Совсем недавно этот танкист только играл в войну, а сейчас ему предстояло сразиться с настоящим врагом. Юнец сорвал с головы танкистский шлем, и волосы его (он ими втайне очень гордился) зазолотились, словно волосы легендарного Зигфрида..

— Славный мальчик,— сказал гауптман стоявшему рядом второму танкисту. Этот был уже не молод, угрюм; в старом комбинезоне, лицо иссечено шрамами. Мрачноватая фигура.

— Славный мальчик,— повторил гауптман, кивнув в сторону юного «Зигфрида».

— Мальчишка. Ему бы в оловянных солдатиков играть. Дурачок,— танкист ответил после некоторого раздумья. Он был не в духе, так как подозревал, что оберет. все еще продолжает мстить ему за ту давнюю историков парижском «Молен-руже». Вот ведь дернула нелегкая заняться девчонкой, которая, оказывается, приглянулась этому, лысому борову! Злопамятный тип. Так и норовит сунуть туда, где пожарче. Вот и сейчас — послал как простого командира танка и еще приказал не позднее чем через три часа догнать, колонну. Осел беззадый! Жаль, что тебе под Белградом только одну ягодицу оторвало.

— Вы говорите «дурачок»?— послышался голос гауптмана.—Но согласитесь, господин майор, что дурачки наводят ужас на весь мир, эти дурачки — будущее нашего великого рейха...

— Хайль Гитлер!— невозмутимо отозвался танкист. Гауптман покраснел от досады — опять вышло черт знает как глупо. Ей-богу, сегодня какой-то невезучий день.

Танкист не был злым. Он сделал вид, будто не заметил замешательства молодого человека, перевел разговор:

— Вы так и не сказали мне, много ли там русских.

—О... горстка. Попросту не хочется в конце войны похоронить десяток моих мальчиков. Поэтому-то я и прибег к товарищеской помощи панцирников. Мы их сбросим в два счета в эту реку, в это... никак не выговоришь... в Ингулец.

Комбат перетягивал ногу ремешком от штанов. Перетягивал у самого паха. Вновь его куснул ежастый осколок. В ту же ногу и почти в то же самое место. Только на этот раз посильнее.

Юнец с перевязанным глазом утешал:

— До свадьбы заживет, комбат. До моей свадьбы... И вообще, ты — как Кутузов. Его, знаешь, два раза в один и тот же глаз смертельно ранило, а он не умер, да еще Наполеону под зад коленкой дал. Понял?

— Инкогнительная ты личность,— старшина сморщился от боли.—Откуда ты это знаешь? Выдумал небось. Две раны смертельные в один глаз — и Бонапарту под задницу.— Комбат с внутренним удовлетворением дал понять, что не такой уж он невежда в родной истории.— Выдумал небось про две смертельные раны.

— Не выдумал, комбат,— мосластый парнишка баюкал пораненную руку.— Такое не выдумаешь — засмеют, если неправда.

— Амба нам, финита ля комедия,— ни с того ни с сего мрачно сказал боец с трудовым орденом.

— Я те покаркаю!— старшина вскинул на него маленькие въедливые глаза.— Танков пуганулся?.. Танк... Это еще что за финйта?! Тоже мне комедию придумал. Танк... чо его страшиться? Танк страшен малодушному. Читал лозунг?

— Многосемейному,— поправил с перевязанным глазом. .

— Врешь!— азартно ответил старшина, все еще не понимая, что над ним подтрунивают.— Неправильно изучал лозунг.

— Пардон, многодетному.

Комбат бросил осуждающий взгляд на паренька, сказал мечтательно:

— Эх, люди, люди! Было бы все как полагается, сидел бы ты, парень, на губе... Нет! Губа не про тебя. Ты бы мне сортир чистил до невыразимого блеску.

— Сортир — это не страшно. Тяжело в учении— легко в бою.— Одноглазый вдруг побледнел и чуть ли не крикнул:—Да я всю жизнь их чистить согласен, лишь бы этих фараонов!..— Парнишка не договорил, скрипнул зубами.

— М-м-да,— старшина вздохнул.—Одного не пойму: кончили долбежку, а в атаку не прут.

Долговязый боец перестал баюкать раненую руку, произнес ломающимся тенорком:

— Не беспокойся, комбат, попрут.

— Это верно,— согласился старшина.— Это верно. Маловато нас, вот в чем загвоздка.

— Сорок три гаврика,— флегматичный здоровяк.' сказал это так, что осталось' неясным — сокрушается он или радуется, мол, бойцов как-никак — сорок три. Сила!

Одноглазый и тут не удержался от озорства.

— Сорок три, да и те, как говорится, «беу»... бывайте в употреблении.