Пора летних каникул

— Ты это к чему?—осторожно спросил Глеб.

— А к тому... Здорово мне Брус Левку Фантика напоминает. Я еще тогда Фантика вспомнил... когда вы мне про расстрел рассказывали и как Брус обвинительной речью закатывался. Я бы сам тех гадов как миленьких кокнул. Я таких ненавижу. А Брус... он их не ненавидит — он радуется, что это не его к стенке.

— Ну а про Кувалду что скажешь?— поинтересовался я.

— Одного поля ягода. В гражданке небось громче всех за Советскую власть глотку драл. Мне, ребята, один знакомый, образованнейший, между прочим, человек, гениальный совет дал: «Милый отрок, нет омерзительней человека, чем тот, который с пеной у рта доказывает, что он больше католик, чем сам папа римский».

Незаметно сгустились сиреневые сумерки. Потяжелели редкие облака. Вселенная закуталась в вуаль с блестящими бисеринками звезд. Стало прохладно и тихо. Немецкое боевое охранение изредка отбивало автоматную дробь.

Мы сидели, молчали. Каждый думал о своем. Мне хотелось сказать друзьям многое. Но я не решался. И я вздрогнул, услышав голос Глеба:

— Ребята, неужели это мы, а, ребята? Он словно подслушал мои мысли.

А Вильке все трын-трава. Так его и тянет почесать языком.

— Ты, Глеб,— говорит,— напомнил мне одного удивительного гражданина. Опоздал я однажды на футбол. Пришел на второй тайм, а на моем месте этот гражданин сидит. Его, значит, предупреждали, что место занято, а он знай свое: «Придет хозяин — уйду». Ну пришел я, молча ему билет показываю, а он мне интеллигентно так говорит: «Это вы пришли?»—«Ну,- конечно, я,— отвечаю,— кто ж еще, как не я». А он опять за свое: «А!.. А я думал, это не вы».

Чудак, не правда ли? Так и ты, Глеб: «Ребята, неужели это мы?»

— Эх, Вилька-Вилька,— с досадой сказал Глеб.-^ Бить тебя некому. Я же серьезно. Мы совсем другие. Не те, не прежние. Уж, на что я — в цирке вырос. У нас нравы суровые. Но если кто покалечится или разобьется, долго о нем говорят. А сейчас... Павка... Катя... А мы ни слова, все внутри держим. Помним, а не вспоминаем. Поумнели мы, что ли?

— Поумнеешь,— Вилька шмыгнул носом.— Дураками мы были, вот что. А сейчас мы не словам — поступкам верны. Слова — что... Дым. Взрослые мы стали.

Вилька оборвал себя на полуслове, прислушался —невдалеке от нас, там, где находится наш старый окопчик, раздался шуршащий шумок.

— Кто идет?!— окликнул Вилька. Шуршание прекратилось.

— Кто идет?!— повторил Вилька и на секунду посветил трофейным фонариком.

Светло-желтый лучик выхватил из тьмы фигуру Бруса, метнулся чуть в сторону — Кувалда. Оба лежали ветров на двадцать впереди своего окопчика.

— Т-ти-ише вы,— услышал я прерывающийся голос Бруса.— Чего шум подняли?

— А ну ползи назад!— Это уже Глеб вмешался.

— Чего пристали...

— Ползи, говорят,— стрелять будем.

Легкое замешательство, шепоток. Затем голос Бруса:

— Ладно, мы сейчас.

Вилька вновь посветил фонариком. Немного погодя шуршание послышалось совсем рядом, , меня обдало тяжелым запахом пота.

— Ну, вот мы,— произнес зло Брус.— Чего надо?

— Валили бы отсюда подобру-поздорову,— прогундосил Кувалда.— Чего встреваете? Сказано — мы будем прикрывать отход. Выполняйте приказ.

Вилька опять посветил фонариком, присвистнул:

— Ох, товарищ капитан, а у вас в петлицах шпал нету. К чему бы это?

Надсадно матюкнувшись, Кувалда кинулся на Вильку, и в тот миг я охнул, в глазах померкло...

Сколько времени прошло, пока я вынырнул из тьмы,— трудно сказать.

Голос ротного:

— Очухался, парень. Здорово его Брус приголубил... Ну как дела, друг?

Я еле выдавил из себя:

— Ничего... горло болит. Знакомый Вилькин говорок:

— Эх, Юрка! Тут без тебя такое вывернулось!

— Не поверишь,— подтвердил Глеб.

— Брус с Кувалдой решили прогуляться к фрицам. Мы им помешали, а они обиделись, решили нас пришпилить и ходу дать. Благо пулеметная точка в сторонке... Брус —до чего же предусмотрительный человек!—и документиками красноармейскими обзавелся. А свои документики куда дел — неизвестно.

Брус и Кувалда молчали, как дохлые.

— Отпустите нас,— вдруг попросил Кувалда — Вес равно всем нам крышка...

— Все равно,— громко прошептал Брус.

Наш ротный, .рябой старшина, скрипнул зубами:

— Пошли до комбата, сволочи. Прикажет — своей рукой порешу. А ну, топай!

Глеб, Вилька и я молчали. На душе было пакостно. Немного погодя раздался револьверный выстрел... другой, и сразу же — два выстрела подряд.

— Все, в дамках,— Вилька матюкнулся. Глеб кивнул:

— Собакам... Да они и собачьей смерти не заслуживают/

Послышались шаги, голос ротного:

— Смену привел, а вы до комбата шагайте.

— Не пойдем!—взбунтовался Глеб.— Рассчитаться нам надо с фрицами.

— Разговорчики.

Мы покатили свой «максим». Кто нас сменил — в темноте так и не узнали.

Дорого обошелся батальону прорыв из фашистского кольца. Те, неизвестные бойцы, оставшиеся у немецкого ручного пулемета, держались до последнего. Это были настоящие люди.

И еще комбат — старший батальонный комиссар Бобров, родной наш Очкарик... Он тоже был настоящим человеком.