Пора летних каникул

— Майн либер старост,— втолковывал офицер,— криг нэма. Война капут. Русски зольдатен... шнеллер... Сюда,— он ткнул пальцем в сторону деревушки, а затем себе под ноги.— Разумель?

Старикан кланялся, мял в руках брыль, забыв о том, что он совершенно новый, и, наконец, сконфуженно пробормотал:

— Не розумию, пан офицер.

Пан офицер стал терять терпение, он даже постучал костяшками пальцев по лбу собеседника. Черт побери! Неужели этот тип ничего не способен понять? Все так просто. Надо пойти в деревушку, объяснить этим дуракам, что к чему, и они сдадутся.

Гауптману страшно не хотелось затевать драку. Он был толковым офицером и, в отличие от многих своих сослуживцев, без надобности не транжирил солдат. Если разбрасываться ими направо и налево, останешься без опытных вояк. Не на кого будет положиться. И тогда самому придется плохо. К тому же с новобранцами столько возни! Нет, он решительно не хочет подставлять солдат под шальные пули. Гауптман окинул взглядом реку, тихо поблескивающую в тальнике, деревушку, вытянувшиеся в струнку тополя, нескошенный клин пшеницы, перекатывающийся волнами от малейшего дуновения ветра, чистое, светло-голубое небо...

Нет, он решительно не желает рисковать солдатами. Да и сам он не застрахован от глупой пули. Ну и что с того, что приказано ликвидировать шайку оборванцев? Они, наверное, давно бы сами сдались. Боятся... Ах, дьявол! Ну как же растолковать этому недоноску с моржовыми усами.

Старикан тоже страстно желал кое-что растолковать. Ему не терпелось объяснить, что он — старичок в суконной визитке, назначенный недавно старостой,— не всегда был артельным счетоводом. До революции он владел сотенкой десятин землицыг стадцем коров, табунчиком коней:, жил себе припеваючи в райской местности на Киевщине. А потом угодил в Соловки, бо имел особое мнение о колгоспах и даже жахнул разок из обреза.

— Коммунистен?—вопросительно спросил офицер, ткнув пальцем в сторону деревеньки.

Староста уразумел, о каких именно коммунистах идет речь. Торопясь и проглатывая слова, он принялся перечислять всех оставшихся в деревушке. Прежде всего Горпына Пилипенко со своим байстрюком.... Горпына — жена колгоспного головы, а сам голова утик до москалив в червонну армию... Оксана — агрономша, вона у комсомолии...

Офицеру надоело слушать непонятную воркотню. Он вежливо улыбнулся.

— Герр старост,— перебил его молодой человек и стал втолковывать, сопровождая речь выразительной жестикуляцией:— Герр старост...ходить (тычок в сторону деревеньки) ...Герр старост говорить советски зольдатен... Ферштейн? Русски зольдатен шагать сюда. Хенде хох... Ферштейн?— Для большей наглядности гауптман вскинул руки вверх, изображая человека, сдающегося в плен, затем проковылял по ладони указательным и средним пальцем правой руки.

—.....Ферштейн?

Старик понял. Лицо его как-то съежилось, покрылось морщинами, и ясноглазый офицер с удивлением подумал о том, что субъекту в суконной визитке в сущности не пятьдесят — пятьдесят пять, как он думал раньше, а куда как за шестьдесят.

— Понимай, герр старост?

. Старик, выронив из рук брыль, рухнул на колени. В глазах его застыл ужас.

— Не погубите, пан офицер... Не погубите!.. Гауптман ожидал нечто подобное. Еще бы! Ведь этот старик донес на красных. Они пришли ночью в деревеньку, узнав, что в ней нет германских солдат. Староста накормил их, напоил, уложил спать, а сам вышмыгнул из хаты, пробрался огородами до ближайшей тропки и, несмотря на почтенный возраст, пробежался до соседнего хутора, донес. Разумеется, сейчас он и трусит.

Нужно беречь солдат, прошедших огонь и воду. Вот, к примеру, фельдфебель Крамер. Какой вояка! Где его только черти не носили! Он орудовал в Нарвике, с горсткой храбрецов захватил знаменитый бельгийский форт Эбен-Эмаэль, гарнизон которого насчитывал свыше тысячи человек, сражался во Франции и Африке...

Вспомнив об африканском походе (под Бенгази Крамер спас ему жизнь), гауптман почувствовал, чтв испытывает неприязнь к трусливому старику. «Сам заварил кашу, ублюдок,— не без злорадства думал он.—Нечего было доносить. Нет чтобы пропустить шайку,- все равно ее прихлопнули бы там, на восточном берегу или чуть подальше. Отличиться захотелось! Ну что ж, тебе предоставляется прекрасная возможность отличиться».

— Ваше благородие, не погубите!.. Боны, скаженни, мене пидстрелять. Ваше сиятельство... Экселенца!..

Староста по-собачьи заглядывал в глаза, канючил, порывался поцеловать гауптману руку и вдруг умолк — он увидел, как ясные глаза молодого человека словно подернулись ледком.

— Вставать,— негромко произнес офицер. Старика бил озноб. Гауптман ободряюще похлопал его по спине, сделал широкий приглашающий жест:

— Битте, герр старост.

Старик даже не взглянул. Гауптман осуждающе покачал головой, вздохнул и не спеша вынул из кобуры пистолет е тонким стволом. Старик не шелохнулся, на его склеротическом носу проступили капельки пота.

— Абтретен!