Попытка возврата

М-да, дай-то бог. С другой стороны, сильно настораживает нынешний возраст Петра Машерова — всего двадцать шесть лет. Чтобы такого пацана допустили рулить огромной страной… Но если подумать, то возраст — это такой недостаток, который проходит с годами, а Петр уже успел показать себя как на войне, так и на гражданской работе. Да и товарищ Сталин твердо решил дожить как минимум до пятьдесят третьего года. Так что все вроде выстраивается в елочку — тридцать пять лет для политика это нормально… Вон Гусеву тридцать шесть, а уже командир особой группы Ставки. Хотя дело не в количестве прожитых зим и весен, а в отношении к жизни. Я ведь, когда познакомился с тем же Иваном Петровичем, считал его совсем старым. Просто исходил из общего поведения, взвешенности, солидности, да и вообще — житейской мудрости. А оказалось, что он ровесник века, и в начале войны только за сороковник перевалил.

Да уж… наверное, это у меня еще детские воспоминания превалируют — если политик, то должен быть древним, как Брежнев. Но действительность вносит свои коррективы: сейчас большинство в Политбюро — молодые, шустрые и злые, которые, как пел Цой, «хотят перемен». Только, в отличие от «перестройщиков» конца двадцатого века, перемен не для личного обогащения, а для обогащения всей страны…

— До Нанси двадцать километров!

Возглас Гека меня отвлек, и я, встряхнувшись, переспросил:

— Что?

— Я говорю, через полчаса на месте будем. Ты знаешь, куда там дальше ехать?

— Без понятия. Да и что тут думать — у первого же патруля провожатого возьмем, он и покажет.

Гек кивнул, а я с удовольствием потянулся и глянул назад. Марат безмятежно дрых, привалившись к бортику, при этом, однако, даже во сне крепко держался за поручень, а метрах в тридцати за нашей машиной катил «УльЗиС» с остальными парнями. Ребята там, похоже, вовсе не расслаблялись, так как установленный на турели ДШК был расчехлен, и возле него торчал Шмидт, поблескивая на солнце очками-консервами, которые он нацепил, чтобы ветер не выбивал слезы.

М-да… вот что значит — орднунг. Едем по своим тылам, до ближайших вооруженных фрицев, как до Китая раком, но эта поездка считается боевым заданием, а раз боевым, то вынь да положь эту самую боевую готовность. И ведь голову могу дать на отсечение, что это Максова инициатива. Я просто воочию представил, как немец в начале езды лишь беспокойно крутился на своем месте, а потом, видя, что Козырев, будучи старшим по званию, не мычит и не телится, увлеченно крутя руль, внес данную рацуху. Змей наверняка удивился предложению и ответил что-нибудь типа: если так хочется торчать возле пулемета, то и флаг тебе в руки! Вот Шмидт, периодически припахивая Искалиева на подмену, и бдит…

К-хм, с одной стороны, это, конечно, правильно. Совершенно правильно. Но вот с другой… То-то я удивлялся, чего это регулировщик, когда мы на перекрестке пропускали танковую колонну, на меня так поглядывал. А он, видимо, принял подполковника, сидевшего в новеньком «ГАЗ-67», за чмошного тылового ссыкуна, который не просто окружил себя охраной, находясь за десятки километров от линии фронта, но еще и заставил эту охрану бдительно нести службу. М-да… надо будет ребятам сказать, чтобы не позорили начальство, да и вообще — размяться тоже неплохо, а то хоть дороги здесь и похожи на взлетно-посадочные полосы, но один черт растрясло…

Поэтому, приказав Геку тормозить, я после остановки колонны, подойдя к «додику», высказал сидящим в нем свои претензии. Судя по злорадному Женькиному «Ага!», обращенному в сторону Шмидта, мои предположения относительно инициатора бдительности были полностью верны. Макс, выслушав аргументы, недоуменно наморщил лоб:

— Я поннимайу, но фет так полошено?

— Знаю, но ты, Макс, будто первый день в армии и забыл, что значат для военного человека понты и бравада!

— Я помньйю. Но отно дело расстекнуть форот кимнастерки или хвасьтат трофейным орушием, и софсем тругое, нахотясь на поефом задании, фести сепя, как путто на оттыхе. Фы феть даже бронешилеты и «льифчики» не натели. А фдрук нас опстреляйут?

— Ой, да ладно. — Подошедший от «ГАЗона» Пучков махнул рукой. — Во-первых, при таком количестве войск на рокаде никаких обстрелов быть просто не может, а во-вторых, ты еще предложи каски надеть, чтобы на нас все пальцами показывали как на последних трусов.

— При чьем тут трусост? Нато просто фыполньят трепофания устафа. Он тля этоффо и написан.

М-да… уел. И ведь не поспоришь и не станешь объяснять, что от боевого задания в этой поездке только лишь название что — «боевое». Мне остается только утереться да еще и поблагодарить за службу. Но тут Женька, который, молча разминаясь, слушал наш разговор, встрял:

— Эх ты, немец-перец-колбаса! Все-то у тебя по правилам да по полочкам разложено! Нет того огонька и капельки сумасбродства, что должно отличать бывалого солдата от штабного уставника!

Шмидт на этот наезд хитро улыбнулся и ответил:

— Ест. Я фот каску нье нател, хоть и полошено, и затфор пулемета перетернул срасу, хоть этто как рас и нье полошено! Сначит — ест оконек!