Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Борис Пастернак жаловался на то, что существенная часть жизни ушла на борьбу за саму возможность творчества. Вот слова Пастернака, обращенные к его сыну Евгению незадолго до смерти: «Кругом в дерьме… Вся жизнь была единоборством с царящей пошлостью… На это ушла вся жизнь». И эта борьба поневоле стала сражением с политическим режимом. Победа над Пастернаком, как это всегда бывает во взаимоотношениях власти и художника, оказалась пирровой.

Вряд ли дедушке, который был технарем, увязшим в советской индустриализации, довелось что-либо слышать о Набокове, хотя он и имел романтическое обыкновение дарить бабушке сборники стихов, следовательно, знал поэзию Ахматовой, а возможно, и Пастернака. Человек, которому довелось родиться в глубоко заштатном Фридрихштадте, ныне Яунгелава, да еще еврей, естественным образом был сыном лесопромышленника. В те времена в Латвии это был еврейский бизнес. Вероятно, потом прадед поднялся до того, чтобы переехать в губернский город – в реальном училище Давид учился уже в курляндской столице Митаве (ныне Елгава, там завод, выпускавший «рафики»). Высшее образование дед получал по соседству – на инженерно-строительном отделении знаменитого Варшавского политехнического института императора Николая II. Это была не просто учеба в качественном вузе. Политехнический занимал прекрасную территорию неподалеку от Аллей Уяздовских – это та часть Королевского Тракта, которая идет с юга, – по левую сторону остаются роскошные аристократические особняки (ныне это посольская зона), а справа – знаменитый сад Лазенки с его дворцами, прудами, летними театрами, памятником Шопену. Отсюда прямая дорога к оживленной торговой улице Новы Свят, которая, в свою очередь, переливается в Краковское Предместье, а там и до Королевского замка недалеко, и до Старого города. И все в пределах часа-полутора приятной ходьбы.

А что как дедушка Давид остался бы в Варшаве? Он бы тогда избежал ареста в 1938-м. Но, во-первых, не женился бы на бабушке, и не родилась бы моя мама. И, во-вторых, в этом случае его ожидала бы судьба большинства многочисленных здешних евреев: с аристократических Аллей ему пришлось бы переместиться довольно далеко на северо-запад города, ближе к улице Ставки. Там было место наиболее компактного поселения евреев. Там же практичные немцы организовали Варшавское гетто, а с Умшлагплац поезд шел на северо-восток – в Треблинку. Сегодня здесь невыразительные городские кварталы стандартной советской застройки, путь из центра неблизкий, да и малоприятный – через оживленные магистрали. Но памятник борцам восставшего гетто, тем более на столь будничном фоне, выглядит чрезвычайно эффектно и провоцирует нешуточные эмоции. Здесь сконцентрированы мегатонны человеческого страдания. И может быть, даже неплохо, что стертый с лица земли квартал заполнен безликими польскими аналогами наших хрущоб.

Вот она безвыходность этой самой страшной эпохи: дороги всего лишь две – или в лагерь Гитлера с Умшлагплац, или в лагерь Сталина из коммуналки в Старопименовском. Жизнь в границах захлопнувшейся мышеловки.

А пока… пока сутуловатый молодой человек с чуть раскосо посаженными блестящими карими глазами, заметно стесняясь, поглядывает на белокурых польских барышень, которых интересует вовсе не этот застенчивый еврей, а витрины магазинов и окна кофеен на улице Новы Свят…

Политехнический институт последовательно возглавляли директора (не ректоры!) старой формации – с роскошными усами, профессорскими бородками и пенсне. А последний директор и вовсе был князь. Правда, служил он уже при советской власти: в связи с Первой мировой и наступлением немцев Варшавский политех эвакуировали в Москву, а затем в Нижний Новгород, где он функционирует по сию пору. А дед и вовсе был призван в 1917 году на военную службу и оказался в Твери. Революция смешала все карты, и в политехнический Давид уже не вернулся: учился на архитектурном отделении инженерно-строитель ного факультета МВТУ, которое и закончил, чтобы потом проработать в различных строительных организациях, время от времени повышая свою квалификацию. Например, в профильном институте при ВСНХ СССР, где предмет «канализация и биологическая очистка» преподавал человек, который в дипломе коротко и ясно обозначен так: «Проф. Думпе». Интересно, как сложилась судьба этого мужчины с немецкой фамилией? Был ли он расстрелян как вредитель, засоривший идеологически выдержанную советскую канализацию?