Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Но вот иной сюжет – и человеческое лицо отворачивается от нас. Тогда же, в 1963-м, в Вашингтоне, в издательстве имени А. П. Чехова, были напечатаны повесть «Говорит Москва» и рассказ «Человек из МИНАПа» Николая Аржака (Юлия Даниэля) – жесткая, талантливая сатира на совок. В сущности – на второй, не предъявлявшийся официальным искусством слой того, что у Данелии и Шпаликова осталось в первом слое. «День открытых убийств» – это теперь приходится напоминать – об официально объявленной возможности в течение одного дня убивать и о том, что из этого вышло. «Человек из МИНАПа» (Московского института научной профанации) способен оплодотворять женщин, заранее определяя пол ребенка. Весь советский абсурд в концентрированном виде.

Как прошел День открытых убийств? «Что было в Переделкине! Кочетов нанял себе охрану – из подмосковной шпаны. Кормил, поил, конечно. А другие писатели наняли – понимаете? Чтобы Кочетова прихлопнули!.. Про Украину. Там Указ приняли как директиву… и еще ЦК их приложил – за вульгаризацию идеи, за перегибы… А в Прибалтике никого не убили. – Да ведь это демонстрация! – И еще какая!.. В письме ЦК устанавливается недостаточность политико-воспитательной работы в Прибалтике… в „Известиях“ статья этой, как ее… Елены Коломейко. О воспитательном значении для молодежи. Она еще как-то с политехнизацией и целинными землями увязала». И пророчество, очевидное для писателя-антисоветчика, – резня в Нагорном Карабахе, в Средней Азии.

За пророческую мощь коротких повестей Даниэля потом и посадили.

Вот так и жила страна между «Бывает все на свете хорошо…» и «Днем открытых убийств».

… В футбол играют на университетском поле. На вышке – папа. На брате – берет. На отце – кепка. Вроде приметы исключительного того времени. Но я, вслед за отцом, тоже всю жизнь ходил и хожу в холодное время в кепке.

Эпизоды два, три, четыре. Лето. Примерно те же годы. Демонстрация того, что семейство любило путешествовать по Подмосковью. Своей дачи не было, до государственных папа еще не дослужился. Родители были людьми спортивными, поэтому таскали за собой моего брата зимой на Ленгоры или в подмосковные лыжные походы, а летом – куда-нибудь за город, с мячиком, поближе к воде. Иногда – в пансионаты. Все-таки в то время отец уже работал то ли в Юридической комиссии при Совмине Союза, которая временно заменяла Минюст, то ли уже в Комитете партконтроля.

Треники-шаровары, понуро следующий за спортивным – высоким, стройным, подвижным папой – тощий неспортивный сын, в чьей тростниковой пластике я узнаю своих собственных детей. «Интеллигенция», – с некоторым ироническим сожалением, но и смирением любил констатировать папа, глядя на наши с братом фигуры.

С братом мы по-настоящему сблизились во время его смертельной болезни. Прикованный к постели, он, так и оставшийся книжным мальчиком-энциклопедистом из коммуналки на улице Горького, иронически говорил: «Ты потому и стал полупрофессиональным хоккеистом-футболистом-теннисистом, что папа не смог сделать из меня спортсмена и отыгрался на тебе». (Я играл в хоккей в детской команде «Крылья Советов».)

Брат умер. Новость об этом застала меня на Никитской улице в начале одиннадцатого вечера. Я ехал домой после подписания номера «Известий», где тогда работал замом главного и больше всего на свете любил сидеть на выпуске, наблюдая, как из-под моей правки рождается, как тогда еще могло показаться, главная газета страны. Мне представлялось, что я делаю историю, пахнущую типографской краской и запечатанную в макет замечательного художника Андрея Шелютто, который разделял общую страсть тогдашней редакции к виски и хорошему вину. А брат мой Сережа был историком, и делал ее в газете «Правда». Мы одинаково думали и чувствовали, несмотря на разницу в возрасте – 13 лет. Наверное, это был настоящий цирк, когда мы прочитали в Высшей школе экономики курс журналистики – вдвоем. Какой я был дурак, что не записал его на пленку! Кто теперь восстановит все эти детали функционирования советской журналистки, о которых он рассказывал? Только-только я дорос до его уровня – в смысле обрел способность разговаривать на равных. Он тоже любил работу в ежедневке. Только Сережа работал в многомиллионной «Правде». Ему нравилось писать на подписной полосе: «На Москву!»…

Шесть лет брат отработал спичрайтером Черномырдина Виктора Степановича, ЧВСа, человека, который хотел, как лучше. ЧВС мог стать президентом России. После августовского обвала 1998 года Борис Ельцин в алармистском порядке пытался вернуть во власть Виктора Степановича, дважды предложив парламенту его кандидатуру в качестве премьер-министра. Логика была простая: в политике обид нет – как снял с ключевой должности, так и верну, и тот, кого возвращаю, станет преемником. Но в Думе Степаныч, как называли его коллеги, выступил не слишком удачно, хотя участники событий грешат на ситуативный античерномырдинский альянс Юрия Лужкова и коммунистов, проваливших его кандидатуру. Хотели, как лучше…