Попытка - не шутка

Молодые люди оставили шарабан и пошли дальше. Дождик тем временем почти совсем перестал, и только с темно-зеленой листвы деревьев их обдавало иногда крупными каплями. Терентьев шел впереди, неся под мышкой шкатулку красного дерева с пистолетами. Матов неприязненно посматривал на нее сзади. Пройдя шагов шестьдесят, путники поднялись на довольно возвышенную, совершенно ровную площадку, со всех сторон замаскированную частым березняком.

— Вот мы и на месте, — сказал управляющий, ставя шкатулку на торчавший у опушки леса полусгнивший пень — Можно еще успеть покурить.

Он вынул из кармана пару папирос, зажег спичку и предложил огня доктору.

— Не хочется, — угрюмо отозвался тот.

— Отчего? Право, покурить не мешает, советую, доктор. Умнейшие дела в мире, я думаю, обязаны частью табачку.

Терентьев с таким добродушным юмором произнес последнюю фразу, что на лице Льва Николаевича невольно промелькнуло нечто вроде принужденной улыбки, и он протянул руку за папироской.

— Когда я курю, я становлюсь неуязвимым даже для женских глаз, — с некоторой солидностью подкрепил свое мнение Петр Лаврентьевич.

В эту минуту послышался глухой шум подъезжавшего экипажа, почти тотчас же сменившийся каким-то неопределенным говором.

— Шесть ровно, — показал доктору свои часы управляющий.

Матов перешел на противоположную сторону площадки и только что успел прислониться к стволу березы, как прямо перед ним, между деревьев, мелькнула стройная фигура Белозеровой; чья-то длинная рука, протянувшись из-за плеча девушки, предупредительно раздвинула перед ней намокшие ветки. Евгения Александровна была в своем обыкновенном черном костюме. Сразу заметив доктора, она холодно поклонилась ему, слегка приподняв лакированную шляпу, дружески кивнула головой Терентьеву, сделала шага два вперед и остановилась. В эту минуту Белозерову почти закрыла собой долговязая сухощавая фигура в коротком кашлотовом плаще, направляющаяся к Петру Лаврентьевичу. Это был Август Карлович Зауэр. Он сильно напоминал не только своим общим видом, но даже и чересчур продолговатым овалом лица какую-то странную птицу из породы голенастых.

Обменявшись коротким приветствием, секунданты приступили к исполнению своих обязанностей. Прежде всего, разумеется, зарядили пистолеты. Во время этой операции, продолжавшейся минут семь, Льву Николаевичу ужасно хотелось броситься порывисто к своей противнице, сказать ей, что все это глупость, что письмо его нелепо и он готов взять оттуда назад все до последней строчки, — словом, извиниться; но какое-то ложное чувство удержало доктора на месте. Терентьев поднес ему пистолеты для выбора и передал свободный экземпляр их Зауэру, который, в свою очередь, вручил его Белозеровой.

— Шаги мерьте вы, — тихо сказал ему потом управляющий, — у вас ноги подлиннее моих.

Август Карлович, что называется, постарался; он с такой пунктуальностью отмерял восемь шагов, так широко расставлял при этом свои тонкие ноги, что окончательно напомнил собой журавля и почти у всех вызвал невольную улыбку.

— Должно, теперь очередь кидать? — спросил он у Терентьева с сильным немецким акцентом.

— А вот позвольте.

Петр Лаврентьевич нагнулся, сорвал какую-то колючую травку, похожую на клевер, взял ее левой рукой за стебель, а большим и указательным пальцами правой руки ущипнул на нем то место, где начинался колос, и подошел к Матову.

— Петушок или курочка? — серьезно обратился он к нему.

— Петушок, — последовал не сразу взволнованный ответ.

Терентьев быстро провел пальцами вверх по стеблю и снял с него таким способом колос, из которого образовалось теперь нечто вроде тупой кисти.

— Вы не угадали, — громко сказал Петр Лаврентьевич доктору. — Очередь выстрела не за вами. Если то же самое повторится с вашей противницей, вам придется стрелять одновременно, — прибавил он, значительно понизив голос.

Но оказалось, что Евгения Александровна была счастливее.

— Курочка, — спокойно ответила она на такой же вопрос Зауэра и угадала.

— Г. противники, на свои места! — скомандовал управляющий, отходя немного в сторону.

Интересно было взглянуть в эту минуту на виновников поединка: их лица не выражали ни малейшей вражды, ни малейшего признака отвращения друг к другу, — словом, ничего такого, что можно бывает подметить обыкновенно в подобных случаях. У Евгении Александровны было только какое-то особенно грустное выражение, с которым она, однако ж, невозмутимо встала на месте. Лев Николаевич, по-видимому, тоже спокойно занял свое место, но он был чрезвычайно бледен, и его строгие глаза как будто совестились смотреть теперь на кого-нибудь прямо: они рассеянно блуждали по траве площадки.

— Внимание! — снова скомандовал Терентьев. — Я начинаю считать…

Матов отчетливо разглядел обращенное на него дуло пистолета Белозеровой, видел, что она пристально, с хладнокровным вниманием целится, но куда, в какое место, не мог разобрать.

— Раз… два… три, — медленно отсчитал Петр Лаврентьевич.

В ту же секунду последовал выстрел. Лев Николаевич вздрогнул, побледнел еще больше и инстинктивно пошатнулся.

Управляющий испуганно подбежал к нему.