Попугай с семью языками

Генерал секунду поразмыслил. Скандал недопустим — народ хочет видеть символ Революции чистым и незапятнанным — но и отправить на тот свет былого товарища по мытарствам тоже не годилось. Он достал револьвер, стукнул Аламиро рукояткой по голове, и затем с чисто военным умением походным ножом разрезал Эстрелье лобок, освободив мужской орган. К тому же кровь уже свернулась, и остановить ее было легко: Лебатон отрезал кусок савана и перевязал рану. Натянув на Марсиланьеса брюки, генерал смочил ему губы церковным вином и вышел за дверь.

— Ничего серьезного, товарищи. Он просто выпил чуть больше, чем нужно. Потребовалось немного повозиться, но теперь с ним все в порядке. Входите.

Усопшую взвалили на плечи и понесли с пресловутым куском савана на поясе — деталь, которую не преминул отметить аббат, с улыбкой кивнувший Марсиланьесу. Тот, уже оправившись, одним прыжком догнал делегатов и сдернул с Эстрельи импровизированный наряд.

— Это я! Я надругался над святой!

К чему жить дальше? Сожительство с Барум стало невозможным, а больше его ничто не интересовало.

— Мое семя там, внутри! Убейте меня, как собаку!

Винтовочные стволы как по команде нацелились на него. Лебатон, простукав стены костяшками пальцев, убедился, что они изготовлены из двойных листов стали. Значит, выстрелы не будут слышны. Никто ни о чем не узнает. Покойницу оденут как Деву и перестанут показывать обнаженной… Со скорбью в душе генерал, понукаемый обстоятельствами, скомандовал «Пли!» — и калеку мгновенно изрешетили пулями.

В комнату ворвался некто, испачканный кровью, и склонился над Аламиро, прижав его к груди. Да это же Виньяс! Как и откуда? Разве он не застрелился?

— Прошу прощения за маленький спектакль. Это красные чернила, которыми я писал. Выстрел был сделан в воздух, я притворился мертвым. Не из трусости. Нужно было время, чтобы все для меня прояснилось. Я знаю, что обязан принести себя в жертву ради торжества чилийского народа. Но не в одиночестве! За Хуаном Неруньей следят массы! И его самоубийство должно быть чем-то из ряда вон выходящим. Объявите всем, что национальный поэт расстанется с жизнью, прыгнув в кратер вулкана Ренко! Эта клокочущая гора примет меня, облекая раскаленной лавой! Ибо огнь я — и в огнь возвращусь!

Душа Марсиланьеса разлучилась с телом. Перед ней представала череда грядущих воплощений: умирать, вновь рождаться, совершенствоваться и, наконец, войти в Ничто. Что за скука! Полное отсутствие фантазии! Бесполезно меняться, и двигаться вперед тоже бесполезно. Единственное достойное его местопребывание посреди дурной бесконечности — это тело Эстрельи!

Обратившись в невидимый дротик, он проник туда. Эстрелья встретила его с ликованием. Теперь в ловушке они оба! Можно развлекаться беседами. Взаимное обладание на духовном уровне. Поэтические оргазмы, за неимением телесных. И Барум раскрылась навстречу Аламиро хрустальными волнами.

Коснувшись души поэтессы, Марсиланьес утратил собственные пределы и, опьяненный светом, сделался песней. Из темноты его внутренней сущности поднялось облако — Вселенная в форме сердца. Весело вертясь, отражая друг друга, они замкнутся на века в этом неразложимом теле, пока кто-то — или что-то — не уничтожит его, к несчастью…

— Нерунья вечен!

Вокруг вулкана сгрудились тысячи человек. Между каменными глыбами вилась тропинка, устланная бумажными цветами, и исчезала на краю кратера. Разутый, с колосом в одной руке и пером в другой, Непомусено Виньяс приносил себя в жертву. Дети, женщины, мужчины, старики, — все целовали ему ноги.

— Ты будешь корнем нашего народа, великий поэт!

Аплодисменты одурманили его. Вот они — триумф, нектар славы, любовь народа, раскрытые объятия Истории! Ради этого стоило погибнуть! Внизу его ждала раскаленная лава. Он в экстазе вдохнул вулканические пары, словно они были спиртовыми. Воздел руки. Настала мертвая тишина. Толпа замерла. Виньяс поискал в памяти какую-нибудь строфу Неруньи, уместную в данном случае, — но не нашел. Обратился к своей поэме про ипсилон, — но его чуть не стошнило. Еще мгновение — и торжество будет непоправимо испорчено. Тогда, вместо чтения стихов, он задал вопрос:

— Что такое Родина?

Океан людских глоток ответил ему:

— Родина — это Хуан! Хуан — это Родина!

Виньяс в слезах воскликнул:

— Хуан — это народ! Я тенью был и тенью становлюсь!

И бросился в огненную пропасть. Горячая магма тут же поглотила его. Восставшие затянули вальс паяца Пирипипи. Лебатон пятью выстрелами возвестил о начале Великого похода. Теперь ничто не остановит Революцию!

Через час склоны вулкана опустели. Ветер взметал цветы. Единственным напоминанием о событиях остался камень, притащенный с кладбища — спешка не позволила сделать больше — с именем Неруньи, жирно выведенным смолой. Послышались чьи-то припадающие шаги. Среди глыб показался грустный человек с ведерком краски в руках. Красными буквами он написал под именем Неруньи еще одно: «Непомусено Виньяс».