Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

Это его интервью, которое он дал почти полвека тому назад, немедленно приближает его прозу, стихи, фильмы, статьи к сегодняшнему дню. Пазолини не так далек от сегодняшнего дня, как Джотто, если, конечно, допустить, что и Джотто далек, в чем есть сомнения. Вечные вопросы остаются вечными. В том числе вернулся и вопрос: зачем убивать?

В кино Пазолини показывал процесс убийств и унижений отстраненно (самый невыносимый фильм “Сало, или 120 дней Содома” вышел уже после его гибели). А в разговорах, и публицистике, и даже стихах, напротив, высказывался страстно, как и подобает публичному интеллектуалу и социальному мыслителю. И вот за несколько часов до своей насильственной смерти он толковал о том, что в политическом мире не осталось места для человечности.

Это интервью со знаменитым журналистом Фурио Коломбо полнится восклицательными знаками: “Нельзя, не надо шутить с кровью, болью, напряжением, которыми люди и тогда (во времена фашизма. – А. К.) платили за свой «выбор»! Когда ты сталкиваешься лицом к лицу с историей, в тот час, в ту самую минуту, выбор – всегда трагедия”.

Выбор в том, становиться конформистом или нет. Тот самый выбор, который стоял перед Марчелло Клеричи, героем “Конформиста” Альберто Моравиа, друга Пьера Паоло. У Клеричи почти всё в фашистском режиме вызывало глубокое неприятие, но он решил быть как все. По Пазолини, стать как все – значит, стать как Эйхман. “У Эйхмана, мой милый, – обращался к Коломбо Пазолини, – здравомыслия было в избытке. Чего ему недоставало? Того, чтобы сказать «нет» на самом верху вначале, когда он занимался лишь администрированием”.

И вот он, выбор, вот цена компромисса – и здесь Пазолини становится ошеломляюще актуальным: “Можно встретить человека, во всех отношениях милейшего, который «сотрудничает» (скажем, на телевидении) или потому, что ведь нужно зарабатывать на жизнь, или потому, что он полагает, будто это отнюдь не преступление… все хотят одного и того же. Если в моем распоряжении административный совет или биржевые манипуляции, я использую их. Если нет – дубину… Потому что мне сказали, что хотеть этого достойно… Я осуществляю свое право-достоинство. Я убийца, и при этом я – хороший”.

Никому не хочется быть на стороне зла, всем хочется быть хорошими, выполнять свой долг, блокировать свое сознание от информации и самых обычных размышлений и сомнений. Так удобнее и не нужно уходить в отказ. А по Пазолини, “отказ всегда был главным жестом. Святые, отшельники, интеллектуалы… Историю творили те немногие, кто говорил «нет», а вовсе не придворные, не «серые кардиналы». Чтобы отказ возымел действие, он должен быть крупным, а не мелким, полным, а не по отдельным пунктам, «абсурдным», чуждым здравого смысла”. В одной из своих статей он написал: “Моралист говорит «нет» другим, моральный человек – лишь самому себе”.

Если угодно, это теорема Пьера Паоло Пазолини, теорема П.П.П. Опытом своей жизни, а еще точнее, смерти он это доказывал. Цена довольно высока.

Как и Висконти, Пазолини пытался разобраться в опыте фашизма, в опасности его возвращения, в собственных левых взглядах, которые, конечно, были не дистиллированно левые. В его феерической сатирически-трагикомической притче без морали, с феерическими же актерами Тото и Нинетто Даволи, “Птицы большие и птицы малые” (1966), Пазолини разделался с собственным марксизмом, вложив “марксистские” и “анархистские” унылые рассуждения в уста, точнее, в клюв Ворона. Удивительно, но советская киноцензура, кажется, пропустила в прокат эти длинные теоретические лекции Ворона. Хотя он был ограничен кинотеатром “Иллюзион”. И я не очень помню свои впечатления более чем сорокалетней давности от этих антикоммунистических монологов. Или все-таки их вырезали, поскольку были и фразы ну совсем непроходимые: “Призрак бродит по Европе – кризиса марксизма… Чехословацкие поэты и польские! Высмеивайте правительства ваших стран, жертвуйте собой, ибо для того, чтобы революция продолжалась, нужно децентрализовать власть”.

Заканчивается все тем, что Тото и Нинетто убивают и сжирают поднадоевшего лектора Ворона. И идут себе так и непонятно куда. А Пазолини продолжил толковать и думать о фашизме. Как и Висконти, у которого в “Семейном портрете в интерьере” герой Хельмута Бергера становится жертвой тех, кто затеял неофашистский заговор. (Вот в чем эстетическое отличие двух режиссеров: у Висконти любимым актером был вагнериански холодный красавец Бергер, у Пазолини – Даволи, кудрявый комик с лицом деревенского идиота, полюбившийся советскому массовому зрителю благодаря роли в картине Эльдара Рязанова “Необыкновенные приключения итальянцев в России”.)

П.П.П. интерпретирует фашизм как набор архаических ценностей, освященных светской и религиозной властью: “церковь, родина, семья, послушание, дисциплина, порядок, бережливость, мораль”. Это те ценности, которые “делали Италию архаичной, сельскохозяйственной и палеоиндустриальной страной”.