Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки

В рамках проекта мемориала в Бабьем Яре Сергей Лозница снял свой очередной – после “Государственных похорон” о погребении Сталина – документальный фильм “Бабий Яр. Контекст”. Без слов (кроме показаний убийц и жертв), зато с изумительной работой со звуком, заставляющей говорить молчаливые архивные кадры, не обязательно относящиеся непосредственно к Бабьему Яру. Например, есть там пять минут показаний на киевском процессе 1946 года упитанного немецкого юноши Франца Инземана, обер-ефрейтора дивизии СС “Викинг”, выполнявшего приказ об уничтожении евреев во Львове в 1941-м: спокойно, внятно и толково, как отличник на экзамене, он с не слишком высокой позиции его звания дает показания о том, как были организованы массовые расстрелы. Потом Ганс был повешен среди пятнадцати приговоренных при большом стечении народа в Киеве – вполне средневековое зрелище. Но это отдельная тема… Или показания Дины Проничевой – одной из немногих, кому удалось чудом выбраться из оврага, из-под трупов после расстрелов, еврейской девушки, которой какой-нибудь прототип романа Литтелла не успел пустить пулю в лоб, любуясь ее предсмертной красотой.

К слову, Литтелл участвовал в мемориальных мероприятиях в Киеве – в 2021-м была открыта выставка с его текстами и фотографиями Антуана д’Агата на одной из станций метро. Вполне логично: память о Холокосте должна проникнуть, так сказать, в гущу народной жизни.

Чтобы вернулось понимание того, что, когда звонит колокол, он звонит по тебе.

В том же 1966-м, когда произошел инцидент с Виктором Некрасовым, в осенних номерах журнала “Юность” публиковался после одобрения аж самим Сусловым документальный роман будущего невозвращенца Анатолия Кузнецова “Бабий Яр”. Из повествования были выброшены фрагменты о взорванном после ухода Красной армии из Киева Крещатике, что стало формальным основанием для гитлеровцев затеять “Большую акцию”. Сталин ничего не оставлял врагу – ни живых арестантов, как во Львове (и это тоже подогрело антисемитские настроения, когда в город вошли нацисты), ни городских зданий.

Павел Полян в своей книге цитирует поразительные по эмоциональной силе фрагменты неопубликованной части романа Василия Гроссмана “За правое дело” о том, как наши покидали столицу Украины. Уход советских солдат Гроссман сравнивал с похоронной процессией: “Казалось, армия поражена немотой – люди шли, опустив головы, не оглядываясь по сторонам”. Было понятно, что многие из остающихся обречены на смерть: “Ужасно было молчание идущих. Но еще ужасней были пронзительные вопли женщин, безмолвный ужас в глазах стариков, отчаяние смерти в глазах сотен и тысяч людей, выбежавших из домов на улицы”. И вот “в переулках, в темных подворотнях, в гулких дворах появились новые люди, их быстрые, недобрые глаза усмехались смелей, их шепот становился громче, они, прищурившись, смотрели на проводы, готовились к встрече”.

Конечно, такое не могло быть опубликовано. Бабий Яр всегда был окружен заговором молчания, сонмищем недомолвок, полуправд и недоговоренностей, вычеркнутых фраз, компромиссов с редакторами и идеологическими начальниками. В сентябре 1966-го, стоя над оврагом, Иван Дзюба сказал: “…молчание много говорит только там, где все, что можно сказать, уже сказано. Когда же сказано еще далеко не всё, когда еще ничего не сказано – тогда молчание становится сообщником неправды и несвободы”.

Бублики с улицы Чехова